8

 – Никуда не пойдешь! – Мадина для устрашения схватила веник. – Ай! Вот этим по попе получишь. Твой Якоб давно уроки сделал и гулять ушел.

– Откудова ты знаешь?

– По нашему окну показывали.

– А с кем?

– С двумя любовницами – блондинкой и рыжей. Ты поела – иди уроки делай. И к телефону не приближайся, пока не сделаешь.

Анико переоделась и влезла на подоконник.

– И что меня к Лейке понесло, – думала она в полном расстройстве. – Как будто нельзя было завтра сходить. А теперь он ушел…

Уроки делать совсем не хотелось.

– Алиска придет – тогда начну, – решила Анико и устроилась поудобнее, подложив под спину подушку.

По улице проходили соседи, мелькнул счастливчик на велосипеде, а за ним с воплями бежали мальчишки, поднял брызги счастливый щенок Важи, а секунду спустя – и сам художник – без пиджака, в забрызганных брюках и туфлях на босу ногу. Потом неторопливо пронесла себя на блюде племянница Элиашвили Мзия. Она выросла в груди и попе, как будто тесто поднялось на весеннем солнце. Анико помахала ей обеими руками, но Мзия ее не заметила. Потом на улице показалась Алиса – она шла уже в одной школьной форме, а куртку несла в руках, и солнце перекрасило ее волосы в огненный цвет. Анико спрыгнула с подоконника…

До шести часов она сидела за уроками, но не могла ничего запомнить, потому что все время прислушивалась к шагам на улице.

За ужином папа спросил ее:

– Кто такой этот Богазов? Что вы с ним не поделили?

– Да, просто дурак.

– Влюбился? – уточнила мама.

– Он симпотный, я видела, – промурлыкала Алиса.

– Он жирный и тупой!

– Не жирный, а кругленький, щеки такие пухлые. И в кудряшках, – издевалась Алиса.

– Ну, возьми его себе. Дарю!

– Симпатичный или урод – это сейчас неважно, – сказал папа. – Но в городе говорят, что мальчики побежали за тобой, и ты натравила на них ведьму.

Анико поперхнулась вермишелью.

– Так говорят.

– Папа! Какую ведьму! Ведьм не существует! – сказала Анико.

– Я знаю. Но как мальчики оказались в доме ребе Давиташвили? В его подвале. Он, между прочим, уважаемый человек в Еврейской общине, и вдруг в его доме среди ночи слышатся завывания пропавших детей. Ты представляешь, какие слухи снова поползут среди идиотов?

– Нет, какие такие слухи?

– Если не знаешь, тем лучше.

Анико положила вилку.

– Они мне ничего не сказали ни про какой подвал.

– Видимо, они под сильным впечатлением. Как и хозяева дома.

– Папа, они могли просто залезть в этот дом! Причем тут Лиора?

– Что за Лиора?

– Снова это безумие! – испугалась Зарина. – Это та женщина из Старого города, из дома рядом с могилами. Я–то думала, что эта история давно в прошлом. А ты снова туда ходишь!

– Да нет, не хожу я никуда, мама, я просто мимо бежала – от Зазы и Богазова! Мы ушли, а они там где–то застряли.

– И когда это ты начала за мальчиками бегать! Как не стыдно!

– Мама, это они за мной бегали!

– Да, какая разница, кто за кем! А если я стану с мужчинами по улицам бегать – что люди про меня скажут, а?

– Хотел бы я на это посмотреть, – мечтательно проговорил Ладо.

– Чтобы даже близко не подходила к Еврейскому кварталу! – приказала Зарина. – А то я сама к этой Лиоре схожу, покажу ей куськину мать!

– Мама!

– Я 47 лет мама!

– Двадцать два, – поправил ее Давид. – Тоже глупости не говори. Нет никакой Лиоры.

Зазвонил телефон, Мадина вышла в прихожую и через полминуты вернулась.

– Хава звонит! Говорит, бегите в гастроном на Ленина – там колбасу дают. Они уже второй час стоят, Хава на минутку домой забежала, а Якоб в очереди остался. Говорит, она нас вперед пропустит, людей не очень пока много.

– Я пойду! – вскочила Анико.

– Сядь!– сказала Зарина. – Без тебя разберемся.

– Ну, просто погулять можно? Я уроки сделала.

– А дома помогать не надо? Посуду помой, в комнатах подмети, рис перебери и замочи на завтра. А потом спать. Мадина, когда уже на работу устроишься, когда талоны получишь? Сейчас и твои забрали бы.

– Ой, да я могу вообще не есть, – обиделась Мадина.

Зарина взяла из шкафчика пачку зеленых талонов на мясопродукты и отправила в магазин Мадину с Ладо. Алиса налила себе мятный чай и пошла в комнату.

– Папа, а где адвокаты работают? – спросила Анико.

– В суде, – отстраненно отозвался Давид, читая газету.

– Они богатые, да?

– Угу.

– А почему?

– Взятки берут.

– Откуда ты знаешь? Все, что ли?

– Все, все.

– Папа, а ты почему не стал адвокатом?

– Я честный человек. Ат, собаки! Ну, какие гады!

– Кто?

– Да, никто! – Давид резко свернул газету и швырнул ее в мусорное ведро. –Какой еще адвокат?

– Да, Лейкин отец.

– А, Миша. Хороший парень.

– Папа, у них такой дом красивый. И еды много – не по талонам, видимо. А они уезжать хотят – в Турцию.

– Боятся… Вон что в Крабахе творится.

– А что такое Карабах, и что творится?

– Да, ничего. Тебе это знать не обязательно.

– Папа, я же буду журналистом, почему не обязательно?

– Ну и зря. Не женское это дело. Собачья работа.

– Почему? У вас в редакции есть две женщины.

– Да какие это женщины! Они курят, как мужики… Ладно, мне пора.

– Куда это? – возмутилась Зарина.

– Собрание сегодня в Адамон Ныхас, я должен об этом написать.

– Еще один Ныхас – как будто мало сборищ и болтовни!

– А можно я с тобой? – попросила Анико.

– Ладно, пойдем, раз журналистка. Мы ненадолго, в девять будем дома.

На улице стало теплее, чем днем, дул сильный ветер. Случайные капли с проводов лягушками прыгали в лицо. Анико мельком взглянула на окно Якоба – оно оставалось темным, фонарь отражался в нем, как в луже.

Давид ходил быстро, Анико приходилось бежать за ним, но зато каким волнующим был этот короткий поход по городу с папой. Без остальных! Встречные здоровались, и Анико, отвечая им, невольно копировала все папины жесты и слова.

Собрание уже началось – оно проходило в каком–то большом доме. Мужчины сидели за столом и обсуждали политику. Из своих знакомых она  увидела дядю Мурата. Анико примостилась на диване в уютном коридорчике, из которого видно было всю комнату. Там тихонько появлялась и исчезала пожилая женщина, пахнущая пирогами – очевидно, мама хозяина дома, который руководил собранием. Она ущипнула Анико за щечку и принесла ей две огромные холодные груши с салфеткой, которая немедленно понадобилась – сок полился из груши, как из бутылки, едва Анико надкусила ее. Анико проглотила одну грушу и тут же спокойно принялась за вторую, беззастенчиво откинувшись на спинку дивана и вытянув ноги: все равно ее никто не видел из комнаты. За окном слегка подвывал ветер, по жести постукивала капель, а в доме было жарко. Анико приготовилась прослушать и запомнить все, о чем говорили мужчины, чтобы потом помочь папе написать статью. Но ее насытившийся грушами организм отказывался понимать слова, звучавшие в комнате. Она заставила себя вслушаться и… проснулась.

– Одевайся, пойдем, – сказал ей Давид, подавая куртку.

Анико огляделась: мужчины прощались с доброй женщиной которая провожала их с улыбкой и просила поскорее приходить еще.

Анико стала потихоньку сгорать со стыда. Заснуть на работе! Какой же из нее журналист! Она оделась и поспешно вышла, затерявшись в толпе. Прохлада сейчас же обвила ее змеиными объятиями, и всю дорогу до дома Анико мелко тряслась. Незнакомый мужчина шел вместе с ними, ему было по пути, он и Давид темпераментно разговаривали, периодически спохватываясь, что люди в домах уже спят. Анико шла молча. Превозмогая озноб, она старалась понять, о чем шла речь на собрании. Независимость Абхазии, выход Грузии из Союза, националистические настроения… Всё это не раз звучало и дома, в разговорах папы и мальчиков, так что Анико немного успокоилась. Можно будет повторить некоторые давно заученные фразы – и сделать вид, что она всё слышала…

Она проснулась очень рано. Лучи солнца на нижней части стены под зеркалом были горячими, как летом. Анико посмотрела на будильник из оранжевого стекла – половина седьмого! Ей почему–то захотелось выскочить на улицу и пробежаться по городу. Она подумала, стоит ли это делать – что люди скажут. А потом тихо натянула колготки, взяла из шкафа джинсы и прокралась в прихожую мимо спящих в Музее. Чтобы не скрипеть засовом ворот, Анико перелезла через них и мягко спрыгнула на высохший за ночь асфальт. Якоб спит  – она глянула на его окно – там пусто и неподвижно. Анико сделала неспешный прогулочный проход по улице – мимо его дома и магазина, завернула за угол к спорттоварам и там уже понеслась бегом, на носках, отталкиваясь от земли, как кенгуру. Надолго ее запала не хватило, и она перешла на шаг, восстанавливая дыхание. Улицы были совершенно пусты, даже собаки молчали за высокими воротами. Анико обошла вокруг своего квартала, миновала «Чермен» и повернула домой по солнечной стороне улицы, ведя ладонью по нагретым стенам и железным воротам. Она вспомнила, как позапрошлым летом Якоб на спор шел по городу домой с завязанными глазами. Он тогда выиграл у пацанов два катания на чертовом колесе и взял с собой Анико. Они ехали вместе до самого верха и видели весь свой город, все знакомые дома, школу, парк… Анико тоже зажмурилась – получится или нет пройти от кинотеатра до дома? Она пошла совсем медленно, продолжая гладить рукой стены. Оказалось, что на ощупь можно видеть знакомые тебе дома почти так же четко, как глазами. Даже цвет, кажется, виден: облупившиеся голубые ворота Томаевых, недавно отштукатуренная и покрашенная в персиковый цвет стена низенького дома Тадтаевых, а вот дом Важи, снизу каменный, с деревянным верхом, старый, но крепкий дом… Надо зайти к нему, поиграть со щенком, пока тот не вырос…

Что–то живое прикоснулось к руке – Анико взвизгнула. Оказалось, это и есть щенок Важи – он тявкал, подпрыгивая и пытаясь укусить Анико за руку.

– Ах ты, маленький хулиган, – засмеялась она, – вылез под воротами! А ну иди домой!

Но щенок побежал за ней.

– Слушай, оставь меня в покое, – нахмурилась Анико. – Иди к себе, а то хозяин будет тебя искать, понимаешь?

Сармат говорил ей, что собаки все понимают…

– Я иду по делам, и мне не нужен попутчик. Твой дом там, иди домой и ложись спать.

Но щенок не хотел понимать. В конце концов он больно тяпнул ее за палец – да так, что остались глубокие следы на коже.

– Ах так!

Анико взяла палку, раздразнила ею пса и заставила его вцепиться в палку зубами, мотать головой и рычать. Потом она отняла ее и выбросила далеко – за Важин забор.

Щенок, сломя голову, помчался за добычей, а Анико – в противоположную сторону.

Отбежав на безопасное расстояние, она перешла на шаг. Но сзади послышался звонкий лай – щенок возвращался. Анико побежала от него. Тишина весеннего утра была разбита. У своих ворот Анико остановилась и шепотом попросила щенка:

– Уйди, мамой прошу, отвяжись, а! Всех разбудишь!

– Анико, это твоя собачка? – Хава выглянула в окно.

– Нет, не моя.

Щенок вцепился Анико в штаны и боролся с ними насмерть.

Открылось окно Якоба, и он тоже выглянул параллельно своей маме.

– Привет! – Анико помахала ему рукой и попыталась зайти к себе. Но щенок тащил ее вокруг платана, заставляя бороздить ногами мокрую землю. Открылось окно, и мама выглянула тоже.

– Уй ме! Что ты там делаешь? Почему пошла на улицу ночью?

– Мама, уже утро.

– Оставь эту собаку в покое и иди домой!

– Хорошо! Только как?

Анико почувствовала, что щенок уже грызет ее ногу, а не только штаны. Стукнуть палкой? – Рука не поднимется – он же еще ребенок, хоть и сильный, как тигр… Внезапно щенок отскочил далеко в сторону, фыркая и отряхиваясь – Анико обернулась – Якоб стоял возле нее с кастрюлей.

– Я его водой облил, – сказал он весело.

– Яша, куда ты голый пошел! – закричала Хава.

Якоб махнул Анико кастрюлей и убежал домой.

– Чтоб мне плюнуть на ваши могилы! – хрипло сказал Заур, владелец винного погреба, высунувшись в окно. – Сейчас уже можно поспать? – спросил он, протянув ладонь к Анико.

– Да, дядя Заур. Извините, это не я, это он шумел.

Анико попыталась открыть ворота, но засов был опущен – пришлось перелезать.

– Мацони! – раздалось из–за поворота.

– Тьфу, ыстыррын дэ ахэсса*, – совсем расстроился Заур…

Анико попыталась принять душ, но воды опять не было – пришлось ограничиться умыванием с помощью ковша.

В доме все сразу встали и начали толпиться возле ванной.

– Что за сборище – всем разойтись! – весело крикнула им Анико, одевшись в школьную форму и проходя в кухню.

Мама, подавленная недосыпом, молча положила ей в тарелку манную кашу. Анико съела ее и, поглядев, как мама дергает листок отрывного календаря, вдруг вспомнила, что ее просили написать стихи для вечера в честь 8 марта.  Она достала листок из мусорного ведра и положила его перед собой.

Хотите про весну – сейчас получите.

– Шпору катаешь? – спросила Алиса, усаживаясь за стол.

– А ты что, одеколоном умывалась? От запаха глаза режет.

– Не одеколоном, а сирийским шампунем. Папа где–то достал.

– А голову чем будем мыть?

– Голову лучше всего хозяйственным мылом мыть – волосы крепче будут. А мой шампунь не трогай, а то все потратишь на свою шевелюру.

– Что это воняет, как в парикмахерской? – спросил Ладо, тоже садясь за стол.

–  Алиска шампуня напилась – и рыгает…

Давид вошел с зеркалом в руках и стал добриваться перед окном. Дети примолкли. Зарина тоже присела за  стол с чашкой чая. Анико заслонила свой листок от Алисы плечом и почти дописала стихотворение.

– Статью пишешь? – спросил папа, проходя обратно в ванную.

– Нет, почему статью.

– Я думал, вчера ты хотела что–то написать – как журналист.

– Но я же не умею, всё равно не напечатают.

– Ну и что – а ты просто попробуй. Кстати, мы можем сделать свою домашнюю газету. Завтра Сармат приедет – и вместе сделаем. Трое журналистов – это даже больше чем нужно для одной газеты.

– Почему трое? – спросил Ладо.

– Я, Сармат и Анико.

– А я?

– Ты же, вроде, художник? – усмехнулась Алиса.

– Я художник–репортер.

– В городе столько газет нет, чтобы вас всех устроить.

– Я лично буду учиться и работать в Москве. А может быть, даже за границей, – заявил Ладо.

– Глупости не говори, Владислав! – проснулась Зарина. – Никуда ты не поедешь. Я вас не для этого рожала, чтобы вы потом где–то по общагам разлагались.

– А Сармат почему разлагается? – возразил Ладо.

– Сармат не где–то, а практически у себя дома, в Тбилиси. Хотите – тоже езжайте. А в Москву не пускаю.

– Мама, очнись, Тбилиси нам уже не дом – ты слышала, что они про нас говорят? Осетины, мол, чужаки, пусть уматывают на север, а Грузия – для грузин. А как они Осетию называют – слышала?

– Это какие–то психи ненормальные говорят. Собака лает – караван идет. Нормальных грузин намного больше.

– Это теперь уже спорный вопрос, – задумчиво проговорил Давид.

– Если спорный – зачем наш сын там сидит? Пусть домой едет, у нас тоже вуз есть.

– Может быть, и придется поневоле, – вздохнул Давид.

Всю дорогу до школы Анико в уме редактировала стихотворение, а потом, на уроке математики, записала его в черновике.

На русском Каркар спросила ее:

– Гаглоева, ты приготовила стихи для праздника?

Словно речь шла о сациви!

– Да, приготовила.

– Дай мне прочитать, возможно, их надо будет подправить.

Анико полезла в портфель, но тетрадка пропала. Она долго копалась между книг, потом высыпала все на парту, но черновик исчез. Анико развела руками.

– Что же делать! – испугалась Каркар. – Вечер уже сегодня!

– Как сегодня? Восьмое марта завтра.

– Анико, завтра выходной день!

– Карина Кареновна, я их вспомню и снова запишу.

– Хорошо, тогда подойди сегодня пораньше, я обязательно должна прочитать их перед выступлением.

– Слушай, куда делась тетрадь? – спросила Анико у Лейлы. – Может, ты видела, куда я ее дела?

– По–моему, ты положила ее в парту!

– Точно! – вспомнила Анико.

На перемене они побежали в кабинет математики. Но в парте было пусто…

– Надеюсь, что ее просто выбросил дежурный, – сказала Анико. – А если ее кто–нибудь нашел и прочитал?

– Ну и что? Что особенного?

– Ты не понимаешь!..

Вечер для четвертых–шестых классов начинался в 17 часов. Потом, в 19 – второй вечер – для старшеклассников. Анико совсем не хотелось идти снова в школу. У Лейлы весь день горели щеки в предвкушении этого вечера – ведь там будет Саурмаг. А вдруг он пригласит ее танцевать! Всю дорогу до дома она спрашивала Анико: что надеть, как заплести косы… Но Анико никто не пригласит… Если бы можно было позвать Якоба. Даже представлять себе такое счастье Анико не решалась. Такое счастье способно убить наповал. Недаром Лейка нервничает.

– Гаглоева, ты что, двойку получила?

Анико подняла голову. Сослан стоял на углу с кульком семечек.

– Привет. Домой иду.

– Я догадался. А почему такая обиженная?

– Сам ты обиженный. Зачем соришь?

– Ничего, я в канал сорю – вода смоет.

– Ну, пока!

– Куда пока? Мужчина с ней разговаривает – а она – пока!

– Что ты хочешь?

– Пойдем в кино сходим.

– Не могу, у нас сегодня в школе вечер, я стихи читаю.

– Понял. Я обязательно приду.

– Зачем? Тебя к нам не пустят, у тебя в другое время, а тётя Венера на охране. Она всех в лицо знает.

– Да знаю я тётю Венеру, она у мамы зубы лечит. Во сколько вечер?

– Для вашего возраста – в семь.

– А для вашего?

– А в наш тебе не надо, что ты будешь с малолетками танцевать?

– Только с одной. Молодой и красивой.

– Не приходи. Пока!

Анико свернула на Тбилисскую и быстро пошла к дому.

– Значит, в пять! Я понял! – крикнул Сослан.

– Кретин, – прошептала Анико. – Быстро первая прочитаю стихи – и домой…

Едва она вошла в дом, как Мадинка позвала ее к телефону.

– Аннушка, ты за мной зайдешь? Я одна не  пойду! Лучше дома останусь! – жалобно тараторила Лейла. – Мне надеть нечего – зайди за мной, умоляю, а то я не могу ничего выбрать.

– Хорошо!

О том, что надеть, Анико еще не успела подумать. Ей бы стихотворение восстановить! И зачем разрешают одеваться как кто хочет на школьные вечера! Лучше бы ходили в школьной форме с белым фартуком – и не надо ничего придумывать – красиво и удобно!

Анико долго стояла перед открытым шифоньером, вглядываясь в его темные глубины. Потом надела джинсы и Алисин свитер, тоже из Сирии – светло–зеленый, расшитый фальшивыми жемчужинами, с пышными рукавами и широкими плечами. На Анико он сидел как короткое платье. Точнее, совсем не сидел. Но больше–то все равно нечего надеть. Она попробовала затянуть свитер широким ремнем. Получилась зеленая оса. Анико помахала руками–крыльями и пожужжала. Мадина вошла в комнату.

– А что Алиса скажет? – спросила она.

– Ну и пусть. А в чем мне на вечер идти?

– У нее тоже вечер!

– Я на свой только на минутку сбегаю, потом вернусь и ей отдам. Или могу в школе отдать, в туалете переоденемся.

– С ума сошла? Чтобы вся школа узнала, что у Гаглоевых один свитер на всех?

– Ну и что. Мы бедные, потому что не воруем.

– Балда ты маленькая. Лучше бы у своей подруги что–нибудь попросила, у Лейлы.

– О! Я об этом не подумала! Правильно!

Анико торопливо съела кадур*, надела первое, что попалось под руку и пошла к Лейле.

– Только три часа, – удивилась она. – Или у меня часы встали?

– Да не беги, не встали они! Просто мне нужна твоя помощь – что надеть.

– Тебе? – удивилась Лейла? – Ты всю дорогу молчала – я думала, у тебя голова не болит, что надеть.

– Вдруг разболелась. Дай мне какой–нибудь свитер на вечер, а то у Алиски тоже вечер, она сама свой наденет. А у меня только вот этот – страшный, как атомная война.

Лейла поглядела на свитер и ничего не сказала. Она взяла Анико за руку и отвела в свою комнату.

– Вот – выбирай все, что хочешь.

Ее кровать была покрыта одеждой, как осенняя земля – листвой.

– Тут некоторые мамины, я заодно примерила. А остальные – нашего размера. Тебе всё подойдет.

Анико села на стул, озирая этот лавовый выброс дефицита. Больше всего ей хотелось спросить:

– Откуда это всё? Ведь в магазинах ничего нет, кроме семейных трусов, да и те по талонам!

Но она вспомнила про адвокатов и промолчала.

– Ну, что тебе дать? Что ты любишь носить? – спросила Лейла.

– Всё.

– Ну, как всё. Платья или юбки, или брючки? Или костюмы? У меня даже есть модный сарафан – совсем новый – посмотри.

Она достала из–под вещей джинсовый сарафанчик.

– О–о! – прошептала Анико. – Неужели такие бывают?

– Ты смеешься? Вот, смотри, еще есть платье красное, с блесками, тянется, но оно тонкое, а в актовом зале всегда так холодно.

Анико пощупала космическую ткань. В таком платье появиться в школе? – Да вся школа будет глазеть на нее!

– Замерзну.

– Тогда вот это. Как у стюардессы – синее. К твоим глазам подойдет.

– Может, лучше свитер?

– И джинсы?

– Да нет, джинсы у меня есть.

– Вот эти?

– Ну, ладно, и джинсы.

– У меня есть одни вельветки – мне они слишком длинны, а тебе как раз будут.

Анико сняла штаны и натянула новенькие брючки из шоколадного вельвета.

– Наверное, импортные, – сказала она. – Разве у нас такие выпускают?

– Конечно, импортные, из Турции. У нас все вещи оттуда. Нравятся?

– Очень!

– Бери насовсем!

– У тебя что – температура? Иди водички попей.

– Зачем температура! Мне не подходят, а на тебе – идеально. Бери, ничего не хочу слушать! Это твоё.

– Нет. На вечер схожу и верну. Ничего не хочу слушать. Может, твои родители и не заметят, а мои меня из дома выгонят с этими штанами.

Лейла пожала плечами и надула нижнюю губу.

– Слушай, давай я буду к тебе все время приходить и надевать их поносить, а? И так получится, что это мои.

– Ну, давай, ладно… А какой тебе свитерок подобрать – тонкий или плотный?

– Да, любой, лишь бы красивый, но не очень.

– Как это… Ну, вот этот посмотри.

Анико сняла свои доспехи и натянула бледно–розовую водолазку, которая обняла тело, словно теплая вода в ванне.

– Как мягко, – прошептала Анико. – Даже спать захотелось. Что ты улыбаешься – не идет мне?

– Наоборот – ты стала такая модница! Талия – как у балерины. И кажешься старше. Ты очень, очень красивая!

Лейла вдруг заплакала и отвернулась в угол. От неожиданности Анико остолбенела.

– Лейка! Прости! А что я сделала?

– Ничего, это ты прости. Просто если бы я была такая красивая, как ты, я была бы счастливая.

– Уа! Не верю своим ушам! Разве ты не красивая?

– Где? У меня кожа смуглая, и нос с горбинкой, и глаза выпученные.

Лейла зарыдала так страшно, как будто внезапно началась гроза.

– Боже мой! Что творится! – испугалась Анико. – Тетя Медея!

– Тише ты! – в ужасе зашипела Лейла. – Ничего не говори ни маме, ни папе!

– Почему?

– Как почему! Они расстроятся. Они же думают, что у них дочка – просто ангелочек.

– Но это правда! Ты прелестная, как ангелочек! Когда я первый раз тебя увидела, я так и подумала – это настоящая принцесса, вот бы с ней рядом посидеть. И села.

Лейла тяжело вздохнула и пошла умываться.

– Что творится, – пробормотала Анико. – Лейка сошла с ума.

Она встала перед большим зеркалом, рассматривая себя с ног до головы. Издали всё выглядело очень неплохо. Если не рассматривать вблизи обветренные губы и не заглядывать в ноздри, чтобы увидеть в них ненавистные волоски. Анико расправила чудесную водолазку, погладила бархатистые ноги – и тоже едва не заплакала. Якоб не увидит ее в этом волшебном наряде. Ему суждено видеть ее только в школьном платье с черным фартуком и дурацких джинсах с мальчишеской футболкой.

Лейла вернулась.

– О! Что это у тебя на носу? – удивилась Анико.

– Это охлаждающий компресс: внутри марли – натертая картошка.

– Когда ты успела натереть картошку?

– Да это мама ее каждое утро натирает и себе на лицо кладет, чтобы под глазами было гладко.

– Понятно. Знаешь что, Лейка, уж чья бы корова мычала, а твоя бы молчала! И одежда у тебя есть, и компресс с картошкой, а тебе всё мало! Нос с горбинкой! А у кого без? Ты же не русская матрешка. Кожа у нее смуглая! Так люди специально на море ездят загорать, а тебе не надо. И глаза у тебя роскошные, а не выпученные. Ну–ка развяжи свои кукольные косички.

– Почему это кукольные?

– Потому что ты в них как отличница.

– Я и так отличница.

– Знаю. Давай развязывай.

Анико помогла Лейле вытащить из волос капроновые ленты и пальцами растрясла ее вьющиеся волосы.

– Ифь–ифь–ифь! – сказала она, разглядывая получившуюся картину. – Пэрсик, а не девушка! Даже не вздумай снова их завязывать! Можешь ничего не искать, в этом халатике пойти – все равно ты уже королева бала.

– Неудобно с такими волосами.

– Неудобно на потолке спать – штаны свалятся. Вот так вот еще немного на лицо их надвинь – погляди, какая величественная царица! Да тебя в кино надо снимать!

Лейла посмотрелась в зеркало и стала какой–то волоокой.

– Нет, так неприлично. Как будто я специально волосы распустила!

– А ты и так специально.

– Вот именно! Подумают, что я это… привлекаю к себе мальчиков.

– Ну, как хочешь. Заплетай свои косички, только потом не обижайся, что Саурмаг будет с Агундой танцевать.

– Почему это с Агундой! – встрепенулась Лейла. – Кто тебе сказал?

– Потому что она не такая тихоня, как ты. Думаешь, мальчикам нравятся тихони? – Спроси меня, у меня два брата родных и три двоюродных. Я знаю. Не нравятся.

Лейла подумала и оставила волосы распущенными.

– Только надо поскорее уходить, пока мама от тёти не вернулась, а то не разрешит лохматой идти.

Лейла выбрала бледно–коричневое шерстяное платье с огромным белым воротником. Анико только тяжело вздохнула, поглядев на этот наряд.

– А что надеть? – со слезами спросила Лейла.

– Что–то совсем не похожее на школьную форму. Ну, совсем! Джинсы, например.

– Ну, ладно.

Лейла достала голубые джинсы с кожаным ремнем.

– Вот это да! – одобрила Анико. – Это вам не хухры–мухры!

Лейла надела их с белой рубашкой.

– Не то! – нахмурилась Анико.

С желтым свитером.

– Не то!

С ажурной кофточкой.

– Совсем не то!

С черной водолазкой.

– Опять школьная форма!.. Слушай, надень вот эту рубашку.

– Да она старая! И совсем не вечерняя.

– Какая разница – вечерняя или ночная! Надевай!

Лейла послушалась.

– Ничтяк! – восхитилась Анико. – Иди в ней! Только в штаны не заправляй, а завяжи уголки в узел. Вот так.

– Совсем как босячка.

– Вот и хорошо! Руки в карманы – и тебя никто не узнает! А когда узнает, то удивится, а когда удивится, то полюбит! Может, еще губы накрасить?

– Ни за что!

– Ладно, и так хорошо. Идём.

Они накинули куртки и вышли из дома.

– Тепло стало.

– Да, совсем тепло. И весной пахнет!

Лейла подставила голову ветру, ее волосы взлетели за плечами.

– Ну, ты совсем настоящий ангел! – засмеялась Анико.

Лейла улыбалась…

В школе уже готовились к вечеру. В актовом зале таскали туда–сюда стулья, кто–то бегал по сцене с пачками исписанных листов бумаги, учителя отдавали команды, как капитаны в порту, Индрис Иванович зашел в зал, встал у порога, молча посмотрел на суету и вышел…

Девочки разделись и сели в задний ряд, в дальний угол зала – так захотела Лейла.

Постепенно ряды стульев заполняли ученики шестых и седьмых классов. Кое–кто поглядывал в сторону Лейлы, она сразу краснела и отворачивалась.

– Тигиев, давай занавес! – истошно закричала откуда–то из–за сцены завуч .

Десятиклассник перекатился через сцену, нажал кнопку, и бархатный занавес поехал с душераздирающим скрипом. Все в зале остановились, наблюдая его медленное продвижение. Тигиев стоял с левого края, наклонив голову, как настройщик рояля.

Занавес остановился, Тигиев удовлетворенно кивнул, все снова зашевелились.  вышла из–за бордового полотнища, поправила его, оглядела зал (Лейла низко опустила голову) и убежала. Через несколько секунд раздались три звонка подряд, и повалили зрители.

– О! Анико! Ты какая нарядная! – воскликнули Жанна и Азиза, занимая места перед нею. – А это кто? Э! Кто это? Кекнадзе? А ну, дай посмотреть!

– Заткнитесь! Она и так стесняется, – сказала Анико.

– Друзья! – раскатился по залу громовой голос – все замолчали и повернулись.

На сцене высился конферансье Тигиев с микрофоном в руках.

– Наш вечер, посвященный Международному женскому дню 8 марта, объявляю открытым.

Все захлопали… Представление началось.

Анико думала, что ее вызовут на сцену, за занавес, где скрывались все выступавшие. Но ее никто не звал. Пришлось просмотреть выступление девочек – акробаток, сценку из «Ревизора», юмористическую агитбригаду старшеклассников, в которой участвовал и Ладо, прослушать четыре песни школьного хора… На второй песне Анико впала в уныние. Слегка оживил собрание делегат от начальной школы, третьеклассник Ваничка по кличке Пыссыт недавно принятый в пионеры. Он декламировал стих: «Как повиажэш галистук, берэги эго, он жи с красным знамэним цивэта аднаго». При этом ребенок судорожно обвел вокруг шеи ладонью с растопыренными пальцами. Зал не смог сдержать слёз. А Лейла ничего не слышала: она все время внимательно наблюдала за дверью и ждала Саурмага.

– Может, домой смоемся? – предложила Анико.

– Нет, давай конца концерта подождем, потом сразу смоемся.

И вдруг Анико проснулась: со сцены прозвучал очень знакомый, но в то же время совсем новый, необъятный голос.

– Вот сволочь, – прошептала она.

– Что ты! Так красиво поет! – тихо сказала Лейла. – Наверное, это девочка из старших классов…

– Это Алиска, моя сестра!

– Не может быть!..

Алиса стояла на сцене совсем одна, в зеленом свитере из Сирии, в черной юбке, которую сама шила, распарывала и снова шила больше месяца, и пела в микрофон:

– Халонау заердае каедаемдаер фаетаехы,

Зилы каемдаерты, цы агуры уый.

Мигъы каемдаерты уый уарын аертаехы,

Хъаедбынты агуры сау раегъаед цъуй…*

Анико оглядела зал – никто не болтал, не вертелся, не ползал под скамейками, дергая девочек за ноги. Все слушали Алису и смотрели на нее, как на Аллу Пугачеву.

– Сау мигъы, сау мигъы заердае фаериссы,

Хъаерзгае дзыназы… АЕнкъардаей лаеууы.

Уае, ИР, дае мастаей уый хуылфы аенхъизы,

Аедзаераег баесты даеуыл уый каеуы.*

Анико перестала дышать и не заметила этого.

– Как поёт, – прошептала Лейка, обняв ладонями свои щеки, – как поёт!

Когда Алиска замолчала и опустила микрофон, зал еще несколько секунд молчал. Потом грохнули аплодисменты. Анико сидела в ступоре и смотрела, как ее сестра кланяется, ставит микрофон на подставку и с улыбкой уходит.

– Неужели это твоя сестра? – спрашивала ее Лейла. – Твоя родная сестра?

– Да, да, сестра! – рассердилась Анико.

– Почему ты не говорила, что она певица?

– Она не певица, ей только 15 лет!

– Ну, я имела в виду голос! Такой голос – как настоящая артистка!

– Она дома все время поет, я привыкла.

Анико замолчала. Дома никто не думал, что Алиска может петь со сцены. Она просто пела и пела целыми днями, и все привыкли к этому, как к пению птиц в саду…

– Тебя, тебя зовут! – шептала Лейла.

– Что? Кто зовет?

– Не слышишь? Заснула? Тебя объявили.

Анико посмотрела на сцену. Конферансье Тигиев говорил:

– Где же наш юный поэт? Может быть, ее нет в зале? Анико Гаглоева!

Анико вскочила, уронив свой стул, и полезла к выходу из ряда. Ее встретили смехом. Анико впопыхах полезла на сцену прямо посередине, подтянувшись на руках и закинув ногу выше головы. В зале еще больше засмеялись. Она обернулась, не понимая причины хохота.

– Лестница же есть! – страшно прошептала ей из угла Индира Торезовна.

Анико испуганно кивнула ей и спрыгнула со сцены, чтобы подняться по лестнице. Зал захохотал так, что некоторые пацаны свалились со стульев. Анико, наконец, взошла на сцену. Индира Торезовна вставила ей в руку микрофон.

Анико обнаружила, что не записала стихи заново и оцепенела от страха. Она попыталась вспомнить их от начала до конца и даже прикрыла глаза, чтобы сосредоточиться. В зале снова начали смеяться.

– Эй! Это чё – художественный сон на сцене? – ехидно спросил мальчик с первого ряда.

– Читай Гаглоева, а то брошу в тебя этой гитарой! – страшно проговорила из угла Индира Торезовна.

И Анико стала читать. Стихи вспоминались сами собой, и к концу второй строки она успокоилась и решила говорить медленно и громко, чтобы выступить не хуже Алиски.

Подруги пристают ко мне с расспросами:

Ну, расскажи, какой он, твой любимый?

Наверное, красавец и отличник,

И каратист, и юный пограничник?

– Не угадали, девочки, всё мимо!

Тогда за что его ты любишь с детства?

– Он просто проживает по соседству,

Не выделяется ничем особо,

И не участвует пока что в чъидаобас,

Сама не знаю – он обычный мальчик,

Веселый, чуть застенчивый цхинвальчик.

Традиции он соблюдает строго

И вслух не произносит имя Бога,

Читает вслух библейские страницы,

А я смотрю на длинные ресницы,

На губы, покрасневшие от ветра,

На профиль как из Ветхого завета…

 

Зал гукал и аплодировал, пацан с первого ряда публично рвал на груди рубаху, чтобы отдать свое сердце поэтессе. Конечно, Анико не отхватила таких оваций, как Алиса, но все–таки это можно было считать успехом. Она облегченно вздохнула и повернулась в сторону лестницы. И увидела лицо Индиры Торезовны, на котором явственно читалось: ты попадешь прямо в ад! Анико пробралась к своему месту. Она почувствовала, что надо срочно уходить. Но как оставить Лейлу?

– Идем домой, – сказала она ей. – Концерт уже кончается.

– Не могу. Он пришел.

– Кто?

Лейла посмотрела на нее, как на тупицу.

– А! Пришел, да?… Ну, ладно. Тогда я одна ухожу.

– Ты что! Ты меня бросишь тут, в таком виде? Анико!

– Нет, нет, не брошу! Ладно…

В это время Тигиев отдал приказ мальчикам – отодвигать к стенам стулья. Место для танцев было расчищено. Погас большой свет, загорелись мигающие лампочки, долбанули ритмы эстрады. Лейла спряталась в дальний угол, за портьеру, вцепившись Анико в руку.

– Слушай, зачем ты наряжалась, если тебя никто не увидит? – спросила Анико.

– Тише! – попросила Лейла.

– Куда еще тише? Такой грохот…

– Только не отходи от меня, умоляю!

В этот момент кто–то взял Анико под локоть. Она обернулась – перед ней стоял Сослан.

– Можно вас пригласить? – вид у него был сценический, и улыбка как у певца эстрады.

– Нет! – пискнула Лейла.

Сос удивленно глянул на нее. Анико не успела ничего ответить – Габараев уже вел ее на самую середину зала.

– А ты молодчина, – сказал Сослан и обнял ее за талию. – Такие хорошие стихи пишешь, прямо не верится. Это ты про меня написала, конечно? Но я уже весной буду участвовать в чъидаобас!

Анико поглядела вокруг – взгляды стоящих у стеночки так и шерстили их пару.

– А ты популярен, – заметила она.

– Я в курсе. Только ты меня не ценишь. Но это пока. Время вылечит. Не дергайся, веди себя прилично…

Когда танец закончился, и Сослан отвел ее на место, Анико обнаружила, что Лейлы нет. Она обежала зал, но в полумраке не нашла ее. Анико решила выйти в коридор и поискать там. И сразу за дверью ее ждала засада.

– Гаглоева, а ну–ка подойди сюда, – Индира Торезовна, Чума и Каркар стояли широким фронтом.

– Я же просила тебя написать о весне, о весне, понимаешь! Цветы, солнце, птички поют! – сказала Каркар, виновато поглядывая на завуча.

– Гаглоева, какие губы и заветы, у нас тут дети, которым всего 12 лет, одному мальчику из Приса даже девять! Кто тебе эти стихи писал, а? – спросила Индира Торезовна.

– Я сама написала. 

– Карина Кареновна, пожалуйста, проверяйте тщательно все тексты! Хорошо еще, что из РОНО никто не пришел – а если бы пришли!

– Простите, Индира Торезовна, я суетилась и не доглядела.

Анико вдруг рассердилась

– Никогда больше не выйду на вашу дурацкую сцену! И не просите меня писать вам стихи! –  воскликнула она и бросилась вниз по лестнице.

Анико забрала из раздевалки свою куртку и побежала домой.

На полпути она вспомнила о Лейле.

– Что делать? Вернуться за ней? И опять встретиться с этими критиками. Но все равно надо возвращаться – нельзя же бросить подругу одну!

Анико побрела обратно в школу. Кто–то бежал ей навстречу, она остановилась.

Сослан притормозил и бодрым шагом подошел к ней.

– Слушай, ты опять меня порадовала. Хорошо ты их послала! Молодец! И правильно – пусть сами стихи шкрябают про птичек! Ну, пойдем, я тебя домой провожу.

– Мне надо вернуться, я подруге обещала не уходить без нее.

– Да не нужна ты ей, успокойся. Она с мальчиком танцует, ей и так хорошо.

– С Саурмагом? Ты знаешь Саурмага?

– Конечно, знаю. Идем, без тебя разберутся.

– Ну, тогда ладно…

Они пошли домой по вечерним улицам.

– Завтра–то пойдем в кино? – спросил Сослан.

– Нет, завтра 8 марта. Гости придут. Будем пироги печь, дома убирать…

– Зря. Хорошее кино. Вечером. Ты уже успеешь всё сделать.

– Как раз вечером гости и придут.

– Ну, тогда пригласи и меня в гости.

– Слушай…– Анико решила сменить тему. – Сос, ты не знаешь, какие такие сплетни ходят у идиотов про эбраэли?

– Кто идиот!

– Нет, я не про тебя! Просто, может, ты слышал…

– Что это ты вдруг… Ну, хорошо. Например, есть примета. Если идет ихняя похоронная процессия, и какой–нибудь балбес проскочит под гробом, то процессия останавливается и дальше не может идти, пока этот балбес не проскочит обратно. Его даже могут деньгами подкупить, лишь бы снял проклятье.

– Ты тоже так делал?

– Нет, успокойся! А еще говорят, что покойников они хоронят без гроба. У них на всю общину один гроб, чтобы донести до своего кладбища на Згудере. А как попользовался – будь добр, сдай и распишись! Не смотри на меня так, ты сама попросила сплетен. Я тебе остальные не буду рассказывать, а то твое лицо мне потом в кошмаре приснится. Давай я тебе лучше кино расскажу, если не хочешь сходить со мной.

Сослан рассказывал так, словно занимался спортом: каждое движение каждого героя и даже просто ветер или поезд изображал собственным телом. Сначала Анико снисходительно улыбалась, потом стала смеяться в полный голос. Дорога до дома, вместо десяти минут, заняла целый час. В некоторые моменты она хохотала, согнувшись пополам и едва не падая на асфальт.

Но возле дома ее ждала  неприятность: вся семья Элиашвили как раз вошла в свои ворота. Услышав безумный хохот, они вышли обратно на тротуар и увидели, как Анико смеется, без сил прислонившись к стене дома, а Сослан прыгает вокруг, изображая погоню. Веселье моментально покинуло Анико, она тихо поздоровалась. Абрахам тоже кивнул и завел своих в дом. Анико стояла в остолбенении. Сослан продолжал что–то рассказывать, но она его уже не слышала. Взгляд Якоба царапал ей кожу.

– Ты что? А? – спросил ее спутник. – Пойдем еще погуляем. Хочешь, в «Эрцо»?

– Какой еще «Эрцо»! Я домой. До свидания.

– Погоди–ка. Ты что, соседей испугалась?

– Ничего я не испугалась! Просто вспомнила, что уроки не сделала.

– Не вешай мне лапшу! Я же видел, как ты изменилась. Это кто? Звезда местной синагоги? Ты поэтому у меня про них спрашивала? Говори!

– Не твое дело!

Сослан даже не стал прощаться, повернулся и ушел.

Погруженная в траур, Анико вошла домой. Мадина встретила ее в кухне еще  одной новостью:

– Тебе звонила Лейла. Она, кажется, сильно расстроена.

– Что она сказала?

– Просто спросила, где ты. Но голос у нее был какой–то убитый.

Анико бросилась к телефону.

– Лейка, ты что, уже дома? А почему не на вечере?

– Ты же ушла! Я тоже сразу ушла!

Лейла всхлипнула.

– Погоди! Мне сказали, что ты танцуешь с ним, и тебе не до меня!

– Я не танцевала! Я увидела, что ты ушла и побежала за тобой, а ты с мальчиком…

– Лейка! Мне правда сказали…

– Он тебя обманул.

– Вот скотина! Леечка, прости меня!

– Хорошо, ничего страшного. Пока!

Она положила трубку. Анико села на диван рядом с телефоном и так просидела несколько минут.

– Что стряслось? – выглянула из кухни Мадина.

– Ничего. Просто один дурак обманул.

– В каком смысле?

– Ну, неправду сказал.

– А ты им не верь никогда. Меня вон тоже провожает один… ходячий анекдот. Ни одному слову не верю! Ну иди руки мой, кушать пора.