64

Что–то разбудило ее толчком изнутри. Она вскочила. Луна пробивалась через щелочку в затемнении. Алиса спала на маминой кровати, Ладо – на раскладушке. Не стреляли, не шумели, не пахло гарью. Но Анико чувствовала, что надо вставать, действовать. Она оделась и отодвинула тяжелую штору. Луна заливала черные развалины напротив. Тощий кот сидел на столбе, оставшемся от забора, и вылизывал балетную заднюю лапу.

– Бумбук!

Она пролетела на цыпочках через  тихий дом. Луна пронизывала «М». Книжный шкаф почему–то передвинулся к двери, словно подумывал о побеге. Врачебный диванчик исчез из прихожей. Телефона тоже не было, он  пропал – вместе с тумбочкой. Оказалось,  что выбиты стекла в маленьком окошке из кухни на гэлери. Газовая плита лишилась своего баллона… Почему она не замечала этого целых два дня после возвращения? Или три… Когда они вернулись?..

Анико выскочила на дорогу и едва не попала под машину, которая бесшумно скользнула в сторону кинотеатра. И снова все замерло. Кота на столбе уже не было.

– Бамбук! – позвала она. – Бамбушкин! Где ты? Иди ко мне!..

Она постояла несколько минут. Потом решила утром слазить в развалины – может, он свил себе гнездо у Зины в подвале. Но тут черная тень метнулась в ее сторону.

– Бамбукин!

Она присела на корточки. Облезлый котяра крался к ней на согнутых лапах, останавливаясь и принюхиваясь на каждом шагу. Анико протянула ему ладонь, и он долго не решался, но потом все–таки боднул ее – совсем как раньше

– Бамбушка, ты самый умный на свете кот. Пойдем домой, пойдем…

Ей удалось взять его на руки. Одичавший кот напрягся, держать его в руках – все равно что антенну. Анико посадила его на пол в кухне и стала рыться в буфете. Там ничего не было. Но вдруг она заметила что–то на столе. Это оказалась буханка черного хлеба, а рядом лежал кружок сыра, завернутый в бумагу. Анико отрезала от круга осьмушку и протянула коту, он заглотил добычу как настоящий зверь. Потом, наконец, подал голос. Ещё!

– Больше не могу, дорогой, ты и так много съел. А нас тут еще трое. Вот тебе хлеба.

Кот не отказался и от хлеба. Наевшись, он расслабился и пошел в «Ж» выбирать себе спальное место. Анико тоже взяла себе хлеба на дорогу и вернулась на улицу. Ей казалось, что желание бежать из дома все–таки появилось не из–за кота. Она пошла по городу. Возле маленького базара горел костер, и несколько мужчин были заняты переговорами. Они увидели Анико, замолчали на несколько секунд, провожая ее взглядом, но потом снова заговорили. На Сталина тоже не спали. Проходило какое–то мероприятие, компания парней в камуфляжной форме и несколько машин собрались у редакции, люди по–деловому ходили туда–сюда, словно в разгаре рабочего дня. Анико свернула в переулок, ей пришло в голову, что надо пойти к дому Лейлы. Лейкина улица превратилась в темное ущелье, только в крышах зияли лунным светом дыры от снарядов. Рука по старой привычке потянулась, чтобы открыть красивую кованую калитку, но провалилась в воздух. Калитка пропала. Анико прошла по двору, засыпанному битым кирпичом. Терраса, на которой Медея любила пить чай и встречать свою девочку из школы, лишилась навеса, а с ним и витиеватой сети виноградных лоз. И сада тоже не стало. Видимо, его вырубили на отопление. Анико постояла на пустыре, зарастающем травой, и хотела уже уйти, как вдруг услышала тонкие музыкальные звуки. Она долго вертелась и пыталась уловить, откуда они доносятся. Наконец поняла: это в подвале. Вход в него вел с другой стороны дома. Но когда Анико подошла к нему, то едва не упала от испуга: огромное существо с рычанием кинулось к ней, прямо перед лицом щелкнули белые зубы. Она не успела опомниться, как вдруг существо сменило гнев на милость и стало пыхтеть и вилять хвостом.

– Габи! – Анико с облегчение выдохнула. – Габи, это ты! Как ты меня напугал!

Габи возмужал. Он уже не обнимал человека за плечи, только облизывал руки. Меж тем чириканье все еще доносилось из подвала. Анико спустилась по ступенькам  и сдвинула перекошенную дверь. Было совсем темно, и там, в темноте скулили щенки. Габи радостно суетился у ног. Анико вдруг вспомнила, что стволовой дал ей спички. Она откопала их в кармане пальто и зажгла одну. В дальнем углу подвала стояла страшная исхудавшая Белка, она смотрела исподлобья на вошедших.

– Белочка! Бельчонок! Ты стала мамой! Это я, не бойся, иди ко мне.

Но Белка не подошла. Она легла на пол и стала вылизывать три скулящих комочка. Габи носился от нее к Анико и обратно. Анико вынула из кармана хлеб и отдала его Белке. Собака схватила хлеб, но потом зарычала и тронуть себя не позволила.

– Я приду за вами утром, – сказала Анико. – Ждите меня. Я заберу вас в хорошее место, я уже договорилась.

Она отправилась дальше, к больнице. У дома Саурмага образовалось целое озеро – видимо, здесь разрушили водопровод – а сам дом стоял как на острове. Непонятно было, есть ли в нем жизнь. Она почти дошла до больницы, когда вдруг услышала человеческий плач из подворотни. Мужской голос что–то причитал, и Анико узнала его.

– Таташ? – позвала она. – Татаркан!

Мужчина испуганно молчал.

Анико заглянула за старые ворота. Дядя Таташ сидел на земле с большой пустой сумкой через плечо и прикрывался рукой.

– Не бойся, Таташ, это я, Анико.

– Аннушка? Ты не хулиган?

– Что ты, Таташ. Тебя хулиганы обидели?

– Да, они забрали мою почту.

– Какую почту? Она была в сумке?

– Конечно, в сумке. Это сумка почтальона Гриши. Его убили, машину забрали большие хулиганы, а я взял его сумку и разносил почту по всему городу. Даже когда стреляли, я все равно разносил. Но маленькие хулиганы забрали  у меня все письма.

– Но зачем им почта?

– Чтобы разжечь костер.

– Вот оно что… Знаешь что, Таташ, пойдем найдем их и заберем почту обратно. А то ведь люди ждут свои письма.

– Конечно, ждут, – обрадовался Таташ, вскакивая на ноги.

– И я жду.

– Конечно, ждешь. Тебе там тоже было письмо.

– Правда?

– Конечно, правда. Я давно его хотел занести, но вас не было дома, и ваш почтовый ящик куда–то исчез.

– А от кого было это письмо?

– Я не знаю, Аннушка.

Они вернулись к дому Лейлы, и Анико позвала с собой Габи. У него еще остался ошейник, и Анико прицепила к нему ремень от сумки Таташа. Потом они пошли в сторону больницы. Совсем рядом с домом Саурмага пахло горелой бумагой.

– Чувствуешь запах?

Они выглянули из–за угла. Трое пацанов из разных классов седьмой школы – Анико их знала – подкладывали конверты под кучку досок и пытались разжечь большой огонь. Письма уже хорошо занялись. Анико вышла к костру. Габи, почувствовав ее враждебный настрой, грозно зарычал.

– Салам, Гаглошка, –  поздоровался с ней Артем из ее бывшего класса.

– Вы забрали письма у почтальона, отдайте их, и я вас отпущу целыми, – предложила Анико. – В противном случае попрошу Габи откусить от вас по кусочку. Он голодный молодой отец.

Мальчики ухмыльнулись. Но Габи, не дожидаясь просьбы, разразился леденящим рычанием. Анико слегка отпустила поводок, чтобы пес мог сделать прыжок. Это Габи всегда любил. Мальчишки шарахнулись в стороны. Габи увлекся и потащил Анико по улице, она еле успевала перескакивать через  ямы и канавы. Скоро ей пришлось тормозить изо всех сил и орать:

– Стой! Стой! Умоляю – стоять смирно!

Пес послушался. Пацаны убежали. Анико погладила его и почесала где только смогла.

– Ты мой герой, Габи, ты герой советской почты. Сейчас у меня нет ничего, но завтра я вам с Белкой принесу самое вкусное, что удастся найти.

Они вернулись к Таташу. Он уже разбросал костер и теперь собирал обгоревшие и еще целые письма. Ветер пытался отнести их по неправильным адресам. Анико помогла Таташу, они собрали все, что уцелело. Но конверта со своим именем Анико не увидела.

– Ты случайно не нашел мое письмо? – спросила она, боясь даже надеяться.

– Зачем не нашел – конечно, нашел.

– Правда? Тогда отдай мне его, пожалуйста.

– Конечно – только завтра. Я должен отнести его тебе домой, по адресу. Ты сейчас иди, я разнесу письма в этом районе. А потом пойду к вам. Я же почтальон.

Анико пожалела, что спасла письма.

– Таташ, а хочешь стать собаководом? У меня есть целых пять собак, им нужен хороший хозяин, чтобы доставать для них еду и воспитывать их. Гулять с ними по городу… Дать имена маленьким щенкам. Научить их лакать молоко… Они вырастут и будут защищать тебя от хулиганов, они будут считать тебя своим отцом…

Такого мечтательного лица у Таташа еще никто не видел.

– Конечно, хочу, – сказал он после минутного потрясения.

– Давай меняться. Я буду почтальоном, а тебе отдам своих собак. Вот держи Габи, а мне давай сумку.

– Это только одна собака.

– Идем, остальные сидят в подвале, я тебя отведу к ним. А завтра ты отвезешь их в горы. Даро тебя отпустит? Вот и хорошо…

Пришлось потратить много времени на то, чтобы объяснить Таташу, почему мама не дает трогать своих щенков, и как надо приручать собак. Договорились, что завтра они придут к ним вместе, а пока надо идти домой. Только тогда он отдал сумку. Но ремень от нее оставил себе в качестве поводка.

Анико шла с сумкой в обнимку. Дома она взяла свечу, влезла на чердак и высыпала письма на пол. Тут были и погорельцы, и утопленники с расплывшимся адресом…. Анико рассматривала каждый конверт, поднося его к огоньку, а потом откладывала в сторону так, чтобы сортировать письма по районам – надо же отнести их в конце концов. Ее письмо нашлось на самом дне кучки. Официальная надпись «Гаглоевой Анне Давидовне» заставила испытать разочарование. Так пишут учреждения, а не люди. Обратным адресом значился город Тбилиси, Центральный почтамт, до востребования, Элиашвили Я.А. Анико долго смотрела на подпись, пока не увидела на конверте собственные пальцы с короткими неровными ногтями.  Письмо спрессовалось после высыхания. Анико перевернула конверт и легко открыла его. Внутри лежала плотная и твердая открытка. Вода помутила изображение. Что–то синее набегало сбоку на что–то кофейно–кирпичное. Можно было увидеть в этом кота, которого заливает дождь, а можно – полуостров, омытый океаном. На обратной стороне открытки было пусто. Анико вышла на улицу и стала рассматривать эту сторону под ярким солнцем. Ни следа надписи. Чисто. Она вздохнула. Что ж – открытка от Элиашвили Я.А. – это и так слишком много. Мальчишки не любят писать письма. Наверное, это нормально, что он просто купил открытку и отправил ее по адресу, молча, без слов. Спасибо тебе, Якоб, и спасибо тебе, Всевышний, за моё второе рождение!

Анико спрятала открытку в конверт, а конверт – под футболку – и прижала его рукой к голому животу. Так она вышла за ворота и увидела выходящего из Яшиных ворот нового хозяина дома № 19. Он двигался медленно, как будто сомневался, стоит ли ему куда–нибудь идти. Он был ни в чем не виноват, просто его выгнали из родных мест, как и Абрахама, и он просто пытается начать жизнь с нуля.

– Здравствуйте! – гаркнула Анико – так, что он присел и оглянулся на нее  снизу.

Анико подошла ближе.

– Извините, – сказала она по–грузински. – Не хотела вас напугать. Меня зовут Анико, а вас?

– Меня зовут Патап.

– Правда? Очень приятно. Мы теперь будем соседями.

– Будем, – Патап тщательно поклонился ей и пошел по тротуару.

Анико снова вытащила открытку – ведь ее стоило бы просушить – и вернулась домой. Она как–то не заметила этого раньше, но оказывается, у них был Джумбер. Он уже починил Кавкандарыча и уже возил на нем воду для горожан. Ладо, Анико и Джумбер проводили химический опыт. Они взяли рогатый камень, который Анико принесла из шахты, и пытались нагреть его от спичек.

– Что это вы делаете? – обратилась к ним  Анико

– Погоди. Джуба не верит, что это серебро. Я точно знаю, что это – серебро! Я проверил это своим черепом!

– Если это серебро, давай отнесем его к Макабе, ее муж ювелир, он заплатит за него кучу денег. А если это не серебро – я дам тебе поджопник – договорились?

– Это гнусный договор, но так и быть.

– Погодите, Макаба наверняка уже уехала вместе со своим ювелиром, – вмешалась Алиса. – Их еще полгода назад бандиты донимали, облагали данью.

– Они не уехали, я их вижу регулярно. Боятся бросить свой дом, лавку, мастерскую, машины… В Израиль все это не заберешь. Но их заставят продать все это за копейки или даже так отдать, я даже знаю, кто заставит. Короче, пошли, пока они не уехали.

– Руду тоже возьмем, она серебряная.

– Не продешевите, – проводила их Алиса. – Нам жить не на что. Хоть продуктами пускай заплатит – мукой, сыром, крупой…

Пацаны ушли.

– Слушай, – сказала Анико, –  а какое странное имя у нашего нового соседа – Патап!

– Чего странного, – отозвалась Алиса, вытирая стол. – В Грузии он был Пата. А здесь ему кем быть? Патриархом? Патологоанатомом? Паталком? Придумал себе Патапа.  А отчего это ты такая светящаяся? Письмо от Якоба получила?

– Откуда ты знаешь?

– У тебя в руках что?

– Письмо от Якоба.

– Ну я и говорю! А что пишет?

– Ничего. Просто пустая открытка. Вот. Красиво, правда?

– Нну… для любителей абстракции…

Алиса взяла открытку и пошкрябала ее ногтем. И вдруг картонка распахнулась на две створки.

– Ну, какая же она пустая – тут всё исписано.

Анико схватила открытку. Внутри был текст! Слова! Письмо! На двух маленьких искривленных ненастьем страницах. Некоторые слова оторвались вместе с верхним слоем бумаги, но только некоторые, наверняка незначительные.

Анико быстро вышла на гэлери, села на ступеньку и стала читать. Она читала, пока не стало смеркаться, и выучила письмо наизусть:

« Здравствуйте, Давид, Зарина, Сармат, Мадина, Ладо, Алиса и Анико! Как у вас дела? Мы приехали в Израиль и стали жить в поселке Петах–Тиква. Ничего хорошего тут нет. Жарко, сухо и тихо. Я хожу в школу, ребята хорошие. У меня есть друг со смешным именем Гад. Он умеет прыгать с высокой скалы в воду. Я занимаюсь музыкой и футболом. Иногда мы с другом бываем на море, у них есть машина. Мы с Гадом учимся водить лодку. Недавно к нам приехал папа. Он сейчас лечится в больнице, потому что у него появилось давление. А Лили уже давно вылечили. Мама опять ждет ребенка. У нас маленький дом и огород. Папа пока не работает. Скоро начинаются каникулы. Может быть, мы с мамой сможем поехать в Гагры. Тогда я буду вам звонить. Лили и папу мы можем оставить с бабушкой Эстер, потому что она тоже здесь, но живет в Беер–Шеве, в квартире. Это близко, и она приезжает к нам почти каждый день. Дядя Самуил со своей семьей живет в Иерусалиме, мы бываем у него в гостях. У них большая квартира с двумя телевизорами. Иерусалим – красивый город, но там тоже нет ничего хорошего. Что говорят в Цхинвали? Когда кончится война?

П.С. Для Анико. Мы с папой ездили в Цфат и показали рукописи знакомому ученому. Он смог прочитать несколько страниц. Они очень интересные. Там рассказывается о древнем городе, который находится под Цхинвалом, о пропавшем храме и ценных знаниях. Я думаю, в твоих рукописях тоже что–то очень важное, не потеряй их. Надеюсь, что тот дом еще цел, и мы сможем еще раз наведаться в комнатку мудреца, когда я приеду. Не ходи туда одна, это опасно.

Привет вам всем от папы, мамы, Эстер и Лили. Якоб Элиашвили.»

Анико никому не передала приветов, никому не рассказала, о чем письмо.

– Это моё! – сказала она так грозно, что Алиса не решилась переспрашивать.

Она поднялась на чердак и вынула из–под раскладушки сверток с рукописью. «Якоб смог найти ключ от шифра. А я даже не пыталась. Но у меня просто не было на это сил из–за тоски. Зато теперь я счастлива и тоже найду его, и прочитаю, и отправлю ему письмо, имею право!»

Джуба и Ладо возвращались домой веселые – видимо, им удалось продать серебро ювелиру. Анико поела то, что они купили, потом снова убежала на чердак и заперла дверь. Не хотелось разговаривать, отвечать на вопросы, возиться с уборкой… Она скинула с матраса журналы, легла на него и закрыла глаза.

Когда она спустилась с чердака поздно вечером, в доме стояла нехорошая тишина. Неужели все куда–то ушли? Может, был обстрел? Анико вошла в кухню. За столом сидела папа. У двери стоял Сослан, черный, бородатый, в черной футболке. Он просверлил Анико голубыми глазами и сразу вышел, ни с кем не прощаясь. Алиса и Ладо стояли напротив папы, Джуба притаился на кушетке. Увидев Анико, папа кивнул ей встать в строй. Она послушно присоединилась к рядовым. Так страшно папа еще никогда не говорил. Уж лучше бы он кричал.  Анико хотелось надеть каску и спуститься в глубокую шахту. Или хотя бы как Джуба  – спрятать лицо за старой газетой. Папа вскакивал, выбегал на гэлэри, чтобы вдохнуть воздуха, возвращался в кухню и снова хрипло говорил  – про беременную маму, директора санатория, какую–то социальную защиту, сумасшедшего Макса и единственного здорового человека в этом дурдоме  – Соса Габараева… Трое осужденных стояли перед ним навытяжку и осознавали, какие они идиоты. После покорения – в кедах – Мамисона, путешествия сквозь грузинское село и антинаучную шахту… Они оценили весь свой идиотизм и всю свою преступную тупость.

Папа устал. Он ехал через Роки с операторской группой на  машине Северо–Осетинской студии телевидения. Он должен был привезти  отснятый материал с фронта. На это ему дали три дня.

– Послезавтра мы уезжаем, – сказал он. – И ты! – он повернулся к Джумберу. Джуба выглянул из–за газеты. – Ты едешь с нами. Молча. Ганифу с детьми я тоже забираю. Возьмите только самое необходимое. В доме все убрать, проветрить и запереть. Я приду послезавтра утром – чтобы все были готовы. Ночевать с вами под одной крышей не хочу.

Потом папа ушел. Он даже не поел. Алиса и Ладо так и остались стоять посреди кухни в позе висельников. Анико почему–то не чувствовала катастрофы. Наверное, письмо Элиашвили Я.А. стало ее броней. Она только напряженно думала, как закончить последнее – отвезти семью Габи и  Таташа в Шови.

– Мне нужны деньги, – сказала она Ладо.

Тот оглянулся.

– Вам заплатили за серебро? Дайте мне денег доехать до Шови. Не смотри на меня так, я уеду и сразу вернусь, папа ничего не узнает. Я по делу. Давай деньги, я ведь нашла этот слиток, пока вы там кровью истекали. Так что давай. Джуба, отвезешь нас?

– Ты хочешь заплатить мне за перевозку? – удивился Джуба.

– Я хочу дать немного денег Клеопатре, ведь ей надо будет кормить еще шестерых.

– Клеопатре–то как не дать… Разумеется… – согласился обалдевший Джумбер.

Потом они с Алисой навели порядок в комнатах, оставив мальчикам кухню и ванную. Из необходимого Анико решила взять Бамбука. В течение дня он выходил только в кухню, получал кусок любой еды и возвращался спать под мамину кровать.

Алиса весь вечер молчала. Когда легли, Анико решила немного разговорить ее.

– А помнишь, Алиса, какие мама тебе трусы подарила на последний День рождения? Интересно, ты их нашла в шкафу, когда прибирала?

– Нет, потому что я…  Хм…

– Что?

– Я тебе скажу, только это большой секрет. И маме не говори.

– Клянусь могилой предков.

– Я их ношу.

– Не гони!

– А что мне носить? Без труселей ходить?

– Ничего, Алиса, трусы – это всего лишь форма, а главное – их содержание.

– Зря я тебе сказала.

– Еще хорошо, что мне, а не Ладо…

– Я тебе свой страшный секрет  рассказала, теперь ты мне свой расскажи, а то нарушится мировое равновесие.

– И что будет?

– Я рассержусь, и раскладушка Ладо перевернется ночью. А я скажу, что это ты сделала.

– Ты коварна и зла… Хорошо. Я тебе свое стихотворение прочитаю, это мой страшный секрет.

– О боже… Ну ладно, валяй.

– Что ни скажу – все глупо, невпопад.

Скажу – и замираю от испуга.

Мои слова – сбежавший зоосад –

Макаки мечутся, слоны врезаются  друг в друга.

Я не могу их удержать, убить,  вернуть,

Себя убить? Или вернуть и удержаться:

Не говорить, молчать, как в старину,

Ресницы опустив и теребя платок…

Но вот боюсь не вовремя расхохотаться…

Алиса молчала.

– Ну что? Как тебе?

Алиса издала сдавленный звук.

– Ржешь? – огорчилась Анико.

– Плачу. Теребя платок, – и Алиса действительно зарыдала от смеха.

Утром Анико не видела города. Розы вдоль разрушенных снарядами домов, пробитые крыши, пышные кроны, – все завернулось в старую поблекшую газету. Впервые Анико прошла по нему, ни на что не обращая внимания. В подвале Кекнадзе она покормила Белку консервами, вырученными за серебро, и та позволила ей взять на руки щенков. Таташ и Габи поехали в ванне. В кабину с трудом втиснули женщин и детей. Это, конечно, было грубым нарушением правил. И номеров у Кавкандарыча не было.

– Я как–то даже не задумывался над этим, – признался Джуба. – А вот грузинская полиция в Тамарашени наверняка задумается.

Но Анико не боялась. Она знала, к кому обратиться за помощью, у нее сохранилась связь с собственной диафрагмой. Об этом не стоило говорить Джубе, она поддерживала его молча. И на посту в Тамарашени они никого не встретили. И дальше тоже не встретили. Пустая солнечная дорога дырявой скатертью пролегла до Квайса. А дальше в горах и вовсе наступил покой. Сытые собаки дремали, не смотря на тряску. Анико изо всех сил поддерживала связь. Учительница опять пересекла их путь в окружении курчавых питомцев. Ей с трудом удалось скрыть шок от подарка. Даже деньги его не смягчили.

– Я буду водить стадо баранов и стадо собак, – пробормотала она. – Это первый случай в истории.

– Клеопатра Левановна, вы будете только баранов, – успокоила ее Анико. – А собаками займется наш дядя Таташ.

– Как? Его тоже оставляете?

– Я ведь собаковод, – объяснил Таташ…

После обеда Джуба и Анико уже были дома. Бамбук все так же спал под кроватью, так что багаж  Анико был собран, и ей осталось только пройти по городу и попрощаться. Судя по стрельбе, где–то за Никози шел бой. Но в самом городе было тихо. Анико вытащила из подвала велосипед и поехала, не смотря на полуспущенные шины. Она направилась к Еврейскому кварталу. Те улицы, где стояли самые старые, самые странные дома, где жили Эстер и Лиора, уже зарастали сорняками. Ничто не мешало подойти ближе к реке и древнему кладбищу. Анико постояла рядом с ним. Хотелось опять почувствовать себя на глубине темной прозрачной реки переулка, в котором пахнет халой, корицей, старой обжитой древесиной, горящими углями… Стать маленькой рыбкой, засыпающей под музыку женских голосов, звякающей посуды, футбольного мяча… Увидеть звездное небо, стиснутое карнизами крыш… Она даже закрыла глаза, пытаясь на минутку вернуть состояние древнего уюта. Но ничего не вышло. Запах цементной пыли убивал воспоминания. Это место стало воронкой, оно высасывало силы. Анико ушла не оглядываясь. Лиора знала заранее, что случится с ее миром, она спасла хотя бы свой дом. Она была права – города больше нет. Что–то еще осталось, но война продолжается. Видимо, она уничтожит его полностью. Может быть, построят новый, но это будет уже другой город.

Анико завернула к Малусаг и нашла в ее доме целый колхоз. А хозяйку забрала в Москву старшая дочь. Колхоз  настойчиво зазывал Анико в гости, но она с благодарностью отказалась. В колхозе сказали, что Жанна с семьей купили дом в Дзау и переехали туда. Больше не хотелось никуда идти. Диафрагма опиралась  на письмо Якоба, они соединялись там и давали силы, как атомный реактор.  Жизнь уже не пугала ни переездами, ни временами, мостик над бездной стал широким и крепким. Анико легла спать в своей кровати рядом с осиротевшей громадиной дома Элиашвили. Они лежали рядом, как две собаки, Анико и дом. А утром в городе поднялся необычный шум. Гаглоевы вышли на улицу. Люди бежали в сторону вокзала. Анико, Алиса и Ладо побежали с ними. По привокзальной площади шла колонна военных машин. Солдаты необычного вида сидели на БТРах.

– Миротворцы, миротворцы! – кричали в толпе.

Люди шумно радовались, бросали цветы в солдат… Женщины плакали. В толпе говорили: наконец–то, наконец–то будет мир! Жаль, что погибших не вернешь. Но теперь все позади, больше никто не погибнет…

Кто–то положил руку на плечо Анико – она обернулась.

– Мурат! Дядя Мурат! Смотрите, он живой!

Анико, Ладо и Алиса обняли Мурата.

– Откуда ты? Где ты пропадал? Тебя столько искали…

– В тбилисской тюрьме сидел, как политический заключенный, вчера выпустили. А где Давид?

– Наверное, он уже дома, нас ищет! Бежим!

Они помчались назад. Машина телевидения уже стояла у ворот, папа вылезал из нее.

– Миротворцы! – стали кричать ему дети. – В городе миротворческие войска! Конец войне! И еще Мурат вернулся, вон он идет! Нам не надо уезжать, мы остаемся!

– Правда же, папа? – спросила Анико, подбегая к нему. – Зачем теперь уезжать? Теперь будет мир!

– Посмотрим, – ответил Давид. – Оставайтесь пока… Посмотрим…