— В дружбе важна стабильность, стабильность и ещё раз стабильность!

Эта фраза, прозвучавшая из уст моего пожилого собеседника, удивила меня. Я всегда считал, что дружба зависит схожести интересов, взаимопонимания или ещё отчего-то подобного, поэтому заявление старца меня в некоторой степени поразило.

— Николай Степанович, вы уверены? – мягко спросил я его.

— Абсолютно! – ни секунды не колеблясь, заявил он.

— А почему?

Лицо Николая Степановича приобрело задумчивое выражение. Он развел руки в стороны, потянулся, зажмурившись от удовольствия, и присел на лавочку, откинувшись на ее спинку.

— Человек должен всегда оставаться человеком! Эгоцентрики в обществе неминуемо должны оставаться одними, ибо дружба – это полное отсутствие эгоизма во всех его проявлениях. Когда-то давно я поссорился со своими двумя друзьями. Они считали меня странным, и спорить с этим трудно. У меня в планах было много того, что любой другой человек назвал бы утопией, но я тогда свято верил в выполнимость моих идей и задумок.  Стоит ли говорить, что я потерпел фиаско?

Он вздохнул глубже и перевел взгляд в девственно-синее небо, в котором угасало вечернее солнце, и наслаждались полетом ласточки.

— То, о чем я тебе сейчас скажу, происходило на самом деле, мой юный друг, — продолжал Николай Степанович. – Мы поссорились и наши пути разошлись. Не могу теперь утверждать, что я выбрал правильную дорогу, но так получилось… Я скитался по улицам, просил милостыни, потому что никто не хотел вступать в мой клуб спасителей планеты.

— А о чем вы пропагандировали? – спросил я его неожиданно жестким тоном.

— Это не пропаганда… Я лишь… хм… призывал людей к осмыслению своих поступков, хотел указать им на ошибки. Мне казалось, что возможно заставить кого-то исправить то, что он натворил в прошлом и предотвратить то, что он совершит в будущем. Однако я не внушал людям уважения. Кажется, некоторые совсем не понимали, о чем я им говорил.

«С этим трудно спорить, — мысленно улыбаясь, подумал я. – Говорит он и правда немного запутано. Но слова от этого не теряют своего смысла, а это — главное».

— Простите меня, Николай Степанович, но… как так получилось, что такой образованный человек очутился на улице, не имеет семьи (извините за дерзость), работы и…

— О, — ничуть не обидевшись, протянул он, — это очень просто вопрос. Я слишком много философствовал, это не понравилось кому-то из «важных» людей и… в общем, — махнув рукой куда-то в сторону, заключил Николай Степанович, — нелепое судебной разбирательство, осуждение в преступлении, которого я не совершал, срок 10 лет, а когда вышел из тюрьмы, меня больше никто не ждал.

— А из-за чего вы поссорились со своими друзьями?

— Это же ясно из моих слов! – живо откликнулся старец. – Я хотел сделать этот мир лучше, но друзья отказались мне помогать. Они сказали, что я всегда был немного… странный, но этот план – верх идиотизма. Понимаешь, это разозлило меня, и я высказал им всем то, что накопилось у меня внутри.

На его лице отразилось нечто такое, что заставило меня поверить в правдивость последнего предложения. Видно, он многое высказал своим друзьям и теперь жалеет, а может быть, счастлив оттого, что свято отстаивал свою мечту. Прочитать это в его глазах очень трудно, а мимикой Николай Степанович управляет очень умело. Как бы то ни было, он продолжал:

— Все время моего заключения в тюрьме мы не разговаривали, но крепкая дружба тем и отличается от обычной, что нас грызло чувство вины. Не помню точно, кажется, через два месяца после моего освобождения мы встретились на улице и… я остановился первым и поздоровался. Мы сразу извинились друг перед другом. Дали обещание, что больше не будем ссориться по мелочам. Какое это превосходное чувство, когда ты знаешь, что друзья снова с тобой. Говорят, что одиночество – удел сильных, но и сильным свойственно ломаться. Я же считаю, что сильным человека делают друзья, люди, которые дают правильные советы, но не вмешиваются в твою судьбу открыто. Человек должен сам добиваться нужного ему результата – вот что главное!

Я молча выслушал это, но в душе меня раздирали противоречивые чувства. Какая-то часть меня полностью поддерживала старца, но вторая была с ней категорически не согласна. Друзья, разумеется, должны помогать, но делать это не незаметно, как утверждал сейчас Николай Степанович, а напрямую. Возможно, я ещё слишком молод, — ведь нельзя сказать, что в 25 лет человек становится взрослым и полностью независимым, — но это эгоистичное мнение мне по нутру.

— Что-то случилось? – обеспокоенно спросил мой собеседник, внимательно вглядываясь в мое лицо.

— Нет, все нормально, — стараясь говорить бодрым голосом, заверил его я. – Просто задумался.

Николай Степанович улыбнулся в заросшую грязную бороду. Волосы его, необычно-пепельного цвета, были не стрижены, и длина их доходила до плеч старца. Одежда, залатанная во многих местах, с крупным разрезом на правом боку, внушала окружающим отвращение, ибо сразу становилось понятно, что стирали ее очень давно. Большие шершавые руки моего собеседника то сжимались в кулаки, то снова разжимались, и тогда он принимался водить пальцем по крючковатому носу: от переносицы до кончика – и обратно.

Я в очередной раз сжалился над ним.  Мне редко доводилось видеть таких обиженных судьбой людей. Чем заслужил Николай Степанович такую жизнь? Этот в высшей степени образованный человек был интересным собеседником, знания его в различных науках не внушали ничего, кроме восторга и уважения, да и видно было, насколько начитанный человек разговаривает со мной в это самое время.

Так что же заставило старца скитаться по улицам без определенной цели? Николай Степанович не просил милостыни, он просто сидел на лавочке, когда я, проходя мимо него, зачем-то решил спросить у него время. Неужели мне было непонятно, что ответить мне на ЭТОТ вопрос старец уж точно не сможет?! Он что-то вежливо ответил, после чего непринужденно и легко завязалась беседа.

— Пожалуйста, продолжайте, — попросил я его и приготовился слушать.

— Вечереет, — мрачно произнес старец. — Пожалуй, будет лучше тебе со мной попрощаться и заняться своими делами, — сказал он, поднимаясь с лавочки. – Я не смею отнимать у тебя твое время, мой юный друг.

— Постойте! – Я был в отчаянии. – Прошу вас: расскажите мне дальше. Вас приятно слушать.

Николай Степанович повернулся ко мне и просто посмотрел в глаза. Его взгляд не был более проницателен, как во время беседы, а просто сиял от переполнявшей его внутренней силы. Признаюсь честно, мне не приходилось раньше встречать подобного взгляда ни у кого.

— Ну, раз ты располагаешь свободным временем, то почему бы мне не скоротать свое в беседе с тобой? – усмехнулся Николай Степанович, снова усаживаясь обратно.

Прохожих возле нас было немного. Наверное, это зависело оттого, что мы находились в стороне от асфальтированной дорожки, расположившись на скамейке под кронами деревьев. Впереди шумел ручей, огражденный от случайных прохожих бетонной перегородкой. В небе продолжали наслаждаться полетом ласточки и голуби, вдалеке слышался гул машин, и до слуха моего долетали звуки стройки.

— Хм… – откашлялся Николай Степанович. – В таком случае… Что ты хочешь услышать?

— Все, — ответил я сразу, но, подумав, что это звучит некрасиво, добавил: — Вы помирились с друзьями, забыли старые обиды…

— Помирились – да… Забыли? – Я в этом не уверен. Мы просто не говорили их больше друг другу. Я рассказывал порой, как трудно мне приходилось в тюрьме, где пытался исправить заключенных. Некоторые действительно менялись, мои доводы убеждали их в правдивости моего плана. Однако большинство… Как тебе сказать, есть люди, категорически воспринимающие любые попытки влезть им в голову. И них сложились железные стереотипы, а я не оратор: переубедить их не смог.

— Вы немного ушли в сторону, — наклонив голову чуть вниз и в сторону, чтобы показать живой интерес и волнение, сказал я мягко и вежливо.

Николай Степанович рассеяно посмотрел на меня. Впервые за время нашей беседы лицо его выглядело каким-то потерянным, немного философское выражение исчезло без следа, уступив место нетерпению.

— Но я вышел на тюрьмы. Какое это было счастье: снова быть на свободе, обладать возможностью идти, куда хочется, делать, что считаешь нужным! А природа! За десять лет я уже успел забыть, как красива природа!

Я деликатно кашлянул. Слушать о природе мне не хотелось, я видел ее каждый день. Признаюсь, радость старца, которую он испытывал по истечении срока отбывания «левого» наказания в тюрьме, нисколько меня не тронула.

Он немного нахмурил брови, показав тем самым, что понял намек, но, внезапно смягчившись, продолжил:

— Молодость и нетерпение… Когда-то давно они были присущи и мне. Но я, кажется, немного отвлекся. Тебе едва ли приятно слышать о том, что я чувствовал, когда вышел из тюрьмы, — проницательно заметил он. – Так вот, стабильность играет самую важную роль в дружбе.

— Почему?

Николай Степанович проигнорировал мой вопрос:

— Некоторое время мы снова общались, но затем произошла очередная ссора. Причиной послужили все те же речи и призывы к помощи нуждающимся. Они вновь не поддержали мой план, и обида захлестнула меня. После 10 лет заточения в тюрьме, я немного потерял возможность строго контролировать свои эмоции.

— Вы снова поссорились?

— Нет. В тот раз все обошлось, но я в душе затаил обиду. Через три месяца одному из них понадобилась моя помощь, но, как ты мог бы предположить, я отказался ему в просьбе, сославшись на болезнь. Прискорбно, но он видел меня, когда я шел куда-то по своим делам в тот же день, и решил мне об этом сказать. Именно тогда мы с ним перестали разговаривать друг с другом. Не спорю, в данном случае виноват был я.

— А почему вы отказались ему помочь? Из-за того, что они не поддержали вас, точнее ваш план?

— Да.

— Как давно это произошло?

Старец пожевал губами и на удивление часто стал моргать, возведя взгляд к небу.

— Пятнадцать лет назад, — ответил он. – Самое странное, что этот друг рассказал другому, а тот счел нужным поверить ему целиком и полностью. Он не потрудился даже поговорить со мной, узнать причины, ведь должно же было что-то побудить меня так поступить! Но нет, в который раз мы больше не разговаривали.

“Какая у них дружба слабая, — подумал я, наблюдая за Николаем Степановичем. – Одни ссоры и обиды”.

Тут я вспомнил, что Николай Степанович говорил мне некоторое время назад: «Дружба – это полное отсутствие эгоизма». Не это ли правило он сам нарушил?

Я спросил его об этом.

— Совершенно верно, — подтвердил мой собеседник. – В какой-то момент я забыл об этом. И тут нельзя винить молодость, легкомыслие, необоснованную вспыльчивость. Мы оба были уже в зрелых летах, но… Эх, что прошло, того не вернуть.

Мы помолчали. Оба думали об истории старца, но каждый из нас ее оценивал по-своему. Николай Степанович жалел о прошлом, это видно из его слов, ну, а я… Трудно описать, что я чувствовал в тот момент к старцу, но больше всего я недоумевал. Почему настолько умный человек допустил такую ошибку? Он не захотел помогать другу только потому, что тот отказался поддержать его план по спасению мира. Так-с… Минуточку…

— Николай Степанович, а расскажите подробнее о плане.

Старец сразу, как будто ждал этого вопроса, горько усмехнулся.

— Не могу. Я его сжег.

— Но… – Я не находил слов. – Зачем? Из-за него вы поссорились несколько раз со своими друзьями…

— Единственными… – понурив голову, перебил меня он, – единственными друзьями.

— Хорошо, — кивнул я. – Единственными друзьями. Это же просто бред! Столько лет рьяно защищать свою идею, идти к своей мечте, не обращая ни на кого внимания, не принимая к сведению насмеши, несмотря, в конце концов, даже на тюремное заключение! – подвел итог я, в возбуждении вскочив на ноги. – Как так можно, Николай Степанович?! Я просто не понимаю!

— Все просто, — очень тихо сказал старец. – Дружба важнее мечты. Я избавился от эгоизма.

— Какая дружба?! Вы лишились друзей, а теперь лишились ещё и плана! Вы сожгли свою мечту, понимаете это?! Вместе с этим планом вы сожгли и свое будущее!

Не знаю, что на меня нашло, но я кричал так, как будто старец сжег МОЙ план, загубил МОЮ мечту! Убитый вид старца только ещё больше побуждал меня к крику, мрачный взгляд, устремленный в траву, лишал меня спокойствия.

Я понимал, что не имел права говорить старцу такие обидные вещи, что позволил себе слишком многое, но… мне казалось, что я знаком с ним уже целую вечность, что он – мой родной дед.

— Зря ты так говоришь. Человек должен быть способен к решительным действиям, если это поможет ему выбрать правильную дорогу. Я сжег свой план, намереваясь рассказать об этом друзьям, помириться, но меня что-то остановило. Может быть страх… Не знаю, в конце концов, это не важно. Суть в том, что плана я лишился, а друзей не вернул.

— Вы остались у разбитого корыта! – немного успокаиваясь, сказал я, присаживаясь снова на лавочку.

— Да, — подтвердил старец. – Именно так.

Птицы улетели в свои гнезда, солнце уже давно скрылось за горизонтом, и даже свет стал немного меркнуть, но мы упорно молчали. Все реже можно было увидеть проходящих вдалеке людей, становилось холоднее. Набежавший ветер стал шуршать листьями и мелким мусором.

Я поднялся с лавочки, намереваясь уйти. Николай Степанович посмотрел в мою сторону, понял, что нам пора прощаться и тоже встал, очевидно, чтобы меня проводить.

 — Прощайте, — первым заговорил я. – Приятно было с вами поговорить.

— Прощай, мой юный друг. Всегда приятно найти слушателя, которому можно рассказать о своей жизни, пожаловаться на несправедливость. Спасибо тебе за то, что помог мне высказаться.  

Я кивнул, но, повернувшись к нему спиной, остановился.

— Николай Степанович… – очень тихо начал я.

— Не нужно, — словно прочитав мои мысли, так же тихо возразил он. – Все в прошлом.

— Почему? Ведь вы могли бы… Ваши друзья ещё живы?

Он положил мне свою тяжелую ладонь на плечо, несильно сжав его.

— Не жизнь пролетает быстро, друг мой, вовсе нет. Сами люди не хотят ничего делать, тратят время впустую, а потом сетуют на его отсутствие. Запомни: нет никакого «завтра», как нет и «вчера». Есть только сегодня, эта самая минута. Наслаждайся жизнью каждое мгновение, не повторяй моих ошибок.

Я улыбнулся.

— Так пользуйтесь своим советом сами. Сейчас он нужен вам больше моего. Позвоните друзьям, объясните им ситуацию. Я уверен, что они поймут.

— Но я… – Старец казался растерянным.

— Всегда трудно делать первый шаг. Исправьте ошибки, которые вы совершили!

Я протянул ему свой сотовый телефон, но он отшатнулся в сторону.

— Я, право, не знаю… Не могу… – бубнил Николай Степанович.

Но я настойчиво протягивал ему телефон. В конце концов, он сдался и дрожащими руками взял его у меня. На секунду мне показалось, что он его сейчас уронит, но нет, этого не произошло.

— Вы знаете их номера?

Он не ответил. Похоже было на то, что Николай Степанович меня даже не услышал. Одеревеневшим пальцем он стал нажимать на кнопки, а потом поднес телефон к уху и стал вслушиваться. Глаза его вылезли из орбит от страха, зубы стучали, тряслось уже все тело.

— Да? – послышался  грубый мужской голос из трубки.

Николай Степанович молча дышал в телефон. Губы его беспрерывно двигались, выговаривая какие-то слова. Он подыскивал правильные фразы, но не находил и волновался ещё сильнее.

— Кто говорит? Нина, это ты?

— Говорите, Николай Степанович, сейчас он положит трубку.

Но старец молчал, и голос в трубке сменился длительными гудками.

— Почему вы молчали, Николай Степанович? – спросил я его недовольно.

Он не отвечал, только продолжал шевелить губами, уставившись в одну точку.

Прошло немало времени, прежде чем он выговорил:

— Я не могу… не могу… не могу…

— Но вы хотите! – мгновенно откликнулся я, понимая, что наступил благоприятный момент. – Вы хотите, и вы должны позвонить! Иначе жизнь ваша превратиться в ад. Представьте, что вы будете чувствовать после нашей встречи? Вы могли позвонить друзьям, существовала вероятность того, что вы бы помирились…

Он хорошо обдумал мои слова и вновь поднял телефон, нажал повторный вызов и приложил его к уху.

— Алло! – уже возмущенно донесся до меня все тот же мужской голос.

Но Николай Степанович вновь молчал.

— Кто говорит?!

— Федя… – очень тихо проговорил старец. – Федя, — повторил он уже громче.

Голос в трубке замолк.

— Это я, Коля, узнаешь? Помнишь меня, Федя? – старец сильно волновался, голос его дрожал. – Послушай, Федя, я хотел… хотел… извиниться…

— Коля, — проговорил Федор. – Откуда ты звонишь?

Я замахал руками, показывая, чтобы старец сказал, что это неважно. Им сейчас необходимо помириться, детали они будут обсуждать после.

— Федя, извини меня. Я сжег свой план, слышишь?! Сжег, Федя!

— Ох, Коля… Старый ты дурак! Почему раньше не звонил?!

После этого лицо старца озарила улыбка, а волнение немного утихло.

— Я не мог, Федя, не мог! У меня даже дома нет, но это неважно! Ты прощаешь меня, Федя?

На миг повисло молчание.

— Конечно, Коля! Как могло быть иначе, друг мой?!

По щекам Николая Степановича скатились две слезинки, которые он быстро вытер грязным рукавом. Он рассмеялся, и было видно, насколько легче сделалось в этот миг старцу. Лицо его, побледневшее перед разговором, снова залил румянец. 

— Спасибо, Федя!

— Когда тебя можно увидеть, друг? Мы разыскивали тебя, почему ты не откликнулся? Где ты?

— Я в парке, Федя, в парке! Возле забора, на любимой нашей скамейке.

— Дождись меня, Коля, я сейчас приеду! Непременно дождись!

И связь прервалась. Николай Степанович со счастливейшим выражением на лице протянул мне телефон. Минут десять мне пришлось его успокаивать, а он все плакал от радости и непрерывно благодарил: меня, судьбу, этот дивный вечер, даже скамейку, которая должна была вскоре вновь свести его с друзьями.

А меня раздирали противоречия. С одной стороны, мне хотелось дождаться Федора и наблюдать за трогательной сценой воссоединения друзей, но, с другой стороны, это было бы с моей стороны некрасиво. 

— Ладно, Николай Степанович, — начал я, протягивая ему руку. – Надеюсь, мы ещё увидимся. Даже так: я знаю, мы непременно ещё увидимся! Хотя бы даже здесь, возле этой лавочки!

Николай Степанович гордо выпрямился. Даже осанка его изменилась: прежде сутулая, теперь царственная. Пожатая рука уже не дрожала от волнения. Взгляд выражал нетерпение и бесконечную благодарность. Нетерпение от встречи, а благодарность… ну, скорее всего, она предназначалась мне.

— Спасибо тебе!

— Подружить вас было для меня удовольствием, а общение с вами пойдет мне на пользу, я уверен.

Почти совсем стемнело. Затихли звуки стройки, и громче стало слышно журчание воды. Ветер, более холодный, чем прежде, все ещё продолжал наслаждаться своей неограниченной свободой.

«Пора прощаться», — подумал я.

— До скорого, Николай Степанович. Я приду сюда скоро, чтобы узнать о продолжении, если вы не возражаете.

— Что ты, что ты, мой юный друг, — улыбнулся он самой светлой, доброжелательной улыбкой, которую мне только приходилось видеть. 

Я тоже улыбнулся, ещё раз пожал ему руку и решительно повернулся, зная, что иначе не смогу уйти, не дождавшись Федора.

Тучи повисли над городом, и, судя по далеким ещё вспышкам молнии и едва слышным ударам грома, приближалась гроза. Уже накапывал дождь, и я прибавил шагу, чтобы добраться домой скорее.

«Я сегодня сделал доброе дело, — подумал я. – Не каждый день мне приходится мирить старых друзей. Но как же это приятно: видеть, как человек, тяга к жизни которого уже начала ослабевать, вновь обретает надежду на счастливое будущее. Может, друзья помогут ему, возьмут к себе домой, накормят теплой едой, уложат в мягкую постель».

Внезапно я осознал, что сегодня не смогу спокойно уснуть. Мысль, что Николаю Степановичу придется спать на лавочке, если Федор обманул и не приедет, причинила мне боль. Я поругал себя за то, что не оставил телефон у старца, чтобы он мог позвонить и попросить ночлега.

И тут впереди я увидел человека, быстро бегущего в мою сторону. В этом не было ничего необычного, все-таки начинался дождь, а значит, человеку хочется оказаться дома раньше, чем пойдет ливень. Но что-то заставило меня остановиться…

— Федя? – позвал я, когда он проходил возле меня.

Человек вздрогнул, повернулся ко мне, и я смог разглядеть его лицо лучше: уже немолодое, с родинкой над правой бровью, с большим, широким носом, с голубыми глазами. Он был не брит, но борода выглядела ухоженной, аккуратной.

— Вы меня знаете? – обратился он ко мне, стараясь меня разглядеть.

— Что? – изображая недоумение, спросил я. – Я молчал.

— Извините, просто мне послышалось, что вы сказали: «Федя». Ладно, счастливой дороги.

Все, моя душа спокойна. Федор не обманул, он приехал и, скорее всего, заберет друга к себе.

«Все-таки жизнь хороша! – подумал я, оказавшись возле своего дома. – Судьба решила исправить свою ошибку и помочь образованному, но бедному человеку вновь найти смысл жизни».