ваших произведений с широкой публикой!
Глава 1
Пролог
У всего есть начало и всему грядет конец. Конечно, есть исключения из этого правила, ибо невозможное возможно, но все же. У каждого в этом мире есть своя работа, и моя работа упорядочивание конца и подготовка к новому, неизведанному. Я ангел смерти. Вернее, так Вам будет легче понять то, чем занимаюсь. Вообще, сочетание слов «ангел» и «смерть» не дают многим покоя. «Ангел» нечто светлое, а «Смерть» нечто ужасающее, нечто незваное, ее не хочется приглашать на чай и обсуждать возможные перспективы в своей жизни. Но все же, как бы Вы меня не называли, это не изменит ни мою суть, ни суть моего рода деятельности, которая, позволю себе дерзость, весьма изысканна.
Люди поразительные существа. Видимо, потому что созданы по Его образу и подобию. А, быть может, потому что люди такие, в нас видятся его черты. Не знаю. Но не в этом суть. Обычно, перед смертью, люди не просто видят всю свою жизнь, а дают оценку ей в целом и разным деяниям в частности. Большинство раскаиваются и говорят правду, ту, которую скрывали от самих себя, дабы защитить себя от постоянных мыслей о собственной вине, и которая никогда не затихала. А на смертном одре хочется покоя. Умирая, нам хочется взять на себя весь груз ответственности, и только тогда мы осознаем, что не так-то он тяжел и, оказывается, жить, приняв его, легче, нежели отрицая сам факт его существования. И в тот момент, когда начинается диалог с самим собой, невольным свидетелем которого я становлюсь, люди прекрасны.
Однажды я услышал старого философа, которых в наше время все меньше и меньше, и понял, как он прав:
— Каждый раз, вопрошая, молясь, прося, мы смотрим в небо. Кто-то ищет там Бога, кто-то ищет ответ из ниоткуда, кто-то ищет совета, а кто-то спасения. Умирая же, мы все ищем милостивого Творца, голос которого снизойдет до нас из пустоты небесной, неся свою мудрость, что подарит спокойствие и прощение. Как жалко, что мы ищем чего-то, как жалко, что ищем кого-то, как жалко, что пытаемся переложить ответственность за деяния свои на чужие плечи, плечи того, кто якобы повинен в самом нашем существовании. Быть может, стоит просто смотреть в небо и принимать свою жизнь такой, какая она есть?
Ну что ж, посмотрим.
Глава 1. Одиночество.
Я зашел в больничную палату, бедно обустроенную, полностью белого цвета, который сильно потерял яркость. Почему-то в голове появилась мысль, что это место так похоже на келью монаха. Тот человек, который был моим «клиентом», не отводил взгляда от окна, кажущуюся дверью из этой обыденности, в которую так сильно хотелось вылететь из этого печального и немного угнетающего места. Он начал говорить так тихо, что я упустил на долю секунды этот момент:
— Смешно. Не знаю, что более мучительно: умирать в преклонном возрасте в больничной койке или же прожить эти годы в полном одиночестве. Молодость полная надежд и мечтаний ускользает так быстро, что и не верится, что когда-то ты был молод. Будто бы родился ветхим. Не телом, а душой. Уже не помнишь вкус радости, вкус печали, вкус смеха, вкус горести. Будто тебя обелили. Стерилизовали. Теперь я понимаю, почему люди седеют. То, что творится внутри, выходит наружу.
С годами превращаешься в пустой холст. Будто вначале ты был похож на картину, столь богато исписанную чувствами и мыслями, побуждениями и идеалами. И, словно непонятно для самого тебя, начинают пропадать части этой картины, пропал этот маленький мазок, другой, третий. Сегодня пропала Злость, но ненадолго, вот уже вернулась. Завтра пропала Скорбь, но скоро и она найдет путь обратно. Через неделю пропадает Азарт, но и он только лишь ненадолго отлучился.
В тот момент, когда пропадает Доверие, ты осознаешь: ничего не будет как прежде. Вера людям, не в них самих, а им, первый и последний оплот. Она словно катализатор падения. Доверие уходит и не возвращается никогда. Теперь всегда ты будешь озираться по уголкам своей головы, моля «а стоит верить?» и даже если поверишь, то всегда будешь перебирать всего три слова «а не зря?». И если человек оступиться, даже случайно, в глубине тебя, словно это ты сам изнутри, тихим, черствым, но столь всепоглощающим голосом будет звучать «я знал». Доверие, Вера. Они словно твои ключи от дверей тебя самого. Стоит уйти Вере, как другие чувства не будут находить дорогу обратно. Даже если отправишься в дорогу за Злостью, Скорбью, Азартом, то не найдешь их. Только лишь потеряешь частицы себя. Словно фильм с плохим концом.
Ты стоишь на краю пропасти, хватая за руку Радость и кричишь, вкладывая в каждое свое слово всего себя, «я не отпущу». Но твоя рука затекает, ты уже не можешь, но не отпускаешь и уже кажется, что сорвешься вместе с ней, как вдруг появляется Скорбь, та самая, которую ты искал. Она спасает тебя и падает вниз вместе с Радостью, шепча «живи дальше и не пытайся скорбеть, все равно ничего не получится». А ты, глядя им вслед и видя, как исчезают их силуэты, поглощенные пустотой, даже не проронишь и слезы. Ты станешь на колени и поднимешь голову вверх. А там не будет неба. Там будет потолок. Начнешь глядеть по сторонам, и ты окружен мягкими стенами. Ты захочешь прыгнуть во тьму за ними, но на том самом месте, где была пропасть, уже будет такой же пол. Ты попал в комнату одиночества, из которой нет выхода, а мягкие стены помогут тебе не покончить жизнь самоубийством. А через годы придет осознание того, что эта комната и есть дно той пропасти.
Когда-то, будто бы пару жизней назад, я был очень знаменит в своей школе. Когда внешняя красота и внутренний дар умещаются в одном теле, тогда рождается нечто, к чему тянутся люди, тянутся или из зависти, или из желания быть причастным твоим успехам, что, в конечном итоге, преследует одни и те же цели: самому взобраться на вершину. Все хотят быть тобой. Нет, не быть на твоем месте, а быть тобой. Ведь переселение душ сэкономит так много времени, которые ушли бы на работу над собой, а работать в наше время никто не хочет. Мы настолько обленились, что перестаем даже делать вид, что работаем.
Я всегда отлично пел. Начиная с малых лет, мной владела музыка. В самом начале мелодии без слов манили своей глубиной, своей завершенностью. Они дарили эмоции, сравнимые со стихиями, поднимали ощущения на пик, возносили превыше обычного понимания. Слова же загоняли мелодию в определенные рамки понимания, что невозможно было принять. Из-за этого в моем сердце поселилась неуемная нелюбовь к людям.
Мы всегда пытаемся что-то изменить, добавить своего, дабы причаститься этому явлению, но пытаемся переделать это под себя, дабы оно гордо носило наше имя. Я дал себе слово, что никогда не посмею поставить себя выше музыки. А потом я захотел стать частью этого великого явления, мечтал так сильно, что решил отдать все ради этого ничуть не постыдного желания. А ведь обычно желания людские есть начало пороков. Но разговор не о людях, разговор обо мне.
Дар владения музыкальными инструментами обошел меня стороной. Я не знал, как бы еще можно причаститься к тем божественным мелодиям, и поэтому стирал пальцы в попытках хоть как-то овладеть хоть каким-то из них. А потом появилась она.
В жизни любого мужчины бывает женщина, которая открывает новые горизонты, которая показывает, что эти самые горизонты вообще существуют. Прекрасный пол намного ближе к понятию гениальность, ведь их нестандартное миропонимание зачастую открывает новые виды, мужчинам доселе неведомые. Единственное «но», их открытия так часто ограничиваются взаимоотношениями людей, что многие люди не осознают до конца их величие. Если бы женщины перенаправили свои взгляды в сторону физики, то мы бы сейчас не слышали хвалебных отзывов об их открытиях. Только по одной причине: им это не интересно. И что самое прекрасное, так оно и есть. Жизнь во всей своей красе — вот, что их интересует. В то время, как физики плачут от радости при расщеплении атома, будто у них родился ребенок, женщины плачут от радости при рождении ребенка. Вот где настоящая магия. И им это известно и видно четче, чем человеку, смотрящему в зеркало, видно свое отражение.
В семь лет я услышал мелодию, что взбудоражила меня. Такую чистую, такую совершенную, без единого лишнего звука. Но, что больше всего меня удивило, кто-то пел ее. Девочка моего возраста. Она пела так нежно и чутко, словно забыла о себе, словно отдавала себя всю музыке, беззаветно, без желания получить что-то взамен, ибо обогащалось своим повиновением ритму.
Это было неописуемо. Но больше всего меня будоражило то, что есть другой путь. Можно петь, потому что хочется петь, не потому что это сулит деньги, определенную власть и славу, а потому что ты получишь намного больше, станешь богаче духовно. И это по-настоящему важно, это единственное, что важно.
Я не успел даже спросить ее имя. Когда тебе семь и девочка красиво поет, так что теряешь дар речи, веришь, что это любовь на всю твою оставшуюся жизнь. Но эта незнакомка дала мне в тот момент больше, чем я смог сам приобрести за всю свою жизнь. Она оторвала меня от земли.
Каждый новый день теперь начинался с пения. Я просыпался и пел, ел и пел, учился и пел и, как говорила моя мама, даже во сне не переставал этого делать. И моим родственникам повезло, что это было мое призвание.
В школе я стал петь и с годами перерастал из маленького любимца мам одноклассников в горячо обожаемого кумира всей школы. Сцена была всем для меня. Именно поэтому мой путь был настолько ясен и четок. Ничего, кроме музыки. И долгое время я был верен своим идеалам, но потом… Потом забыл, кто я, зачем это делаю и что самое важное.
Когда высокое искусство не приносит больших дивидендов, то в голове само собой рождаются мысли, которые до этого момента не имели наглости там появляться. Ты гонишь их с напором столь же сильным, как и наигранность это напора. Ты врешь сам себе. Ты забываешь о клятвах, что давал сам себе. Ты забываешь, что искусство ничего никому не должно, что оно существует вне понятий о материальном богатстве, вне понятий о личном счастье. А ведь ты ждешь, что все наладится, как только оседлаешь славу…
Мимолетные романы, которые вначале кажутся тебе вечными, а потом, после десятого, наверное, неизбежно рушащимися, подрывают веру в твое светлое будущее, и ты ведешь себя так, словно сам мир в этом виноват. Словно каждый раз это общество делало твой выбор, словно не ты управлял той рукой, что закрывала входную дверь твоим мечтам и открывала заднюю твоим же порокам. Все это привело меня к славе. Я уходил так далеко от Себя Настоящего к Себе Знаменитому. И что же? Да, я стал знаменитым певцом. И нашел свою любовь, свою страсть. Ту единственную, к которой устремлены все начинания и стремления. Я до сих пор влюблен в нее. И как же прелестно звучит ее имя. Вообще, имя любимой всегда особенное. Даже если всех девушек в округе зовут Лиззи, имя той Лиззи, что оккупировала твои помыслы, а с ними и сердце, будет самым прекрасным именем, что ты слышал. А моя такая одна. Моя Сцена.
На сцене все ощущения будто усилены стократно. Это вам не кино. Здесь нет возможности дубля. Ты живешь моментом. Пересматривая старые записи, ты никогда не испытаешь того же, что было там. Только лишь прикосновение прошлого, что легко будет шептать тебе на ухо нежным и до боли родным голосом «я был счастлив». А потом молчание. Внутри тебя ничего. Полное опустошение, которое до того сладкое, что хочется верить в бесконечность этого момента.
На сцене я играл любовь. Девушки мечтали спеть со мной, а когда им это удавалось, верили, что прекрасная сказка сойдет со сцены в жизнь. Сказка, главным героем которой должен был стать я. Но мои желания были диаметрально противоположными. Я хотел, чтобы жизнь взбиралась по красным ступеням славы, раскрашенным кровью, что проливалась мною так щедро, держась за деревянные поручни, что так ярко лоснятся не от дорогого лака, а от моего пота, и, в конце, попадала на сцену. Уходить домой в полном одиночестве, но быть счастливым на сцене. Момент славы — это не наркотик, как многие считают, это мой хлеб, без которого невозможно прожить, который никогда не надоедает, который дает надежду. Хлеба и зрелищ. В моем случае, эти два понятия были единым.
В 20 лет ты не думаешь ни о чем другом. В 25, в 30, даже в 40 ты все еще опоен Сценой. Тебе кажется, что ты должен хранить ей верность. Никто не может занять ее место в твоей душе, никто не заставит биться твое сердце быстрее, чем она, а, возможно, и попросту биться.
Никто в мире никогда не был более преданным влюбленным, нежели я. Много ли стоит верность, если никогда не было искушения? Много ли стоит непорочность, когда не было соблазнов? А передо мной лежал весь мир. Я рос, я становился знаменитее, и моя сцена росла вместе со мной. Она покрывалась дорогими шелками, усыпалась драгоценными камнями и освещалась самыми яркими софитами. И пока ты молод и силен, ничего больше имеет значения. И только потом ты поймешь, что шелка слишком легко ускользают из-под рук, ходить по алмазам слишком больно, а слепящий свет только отвращает тебя от истины. Но разве мы можем осознать это, пока находимся на небесах? Именно в небесах я и витал.
Моя Сцена вознесла меня до ранга небожителя. У каждого есть непреодолимый рубеж, высшая точка становления, и все мы, словно последние глупцы, не можем принять рамки своих возможностей. Нам кажется, что раз мы достигли этого рубежа, то следующий обязан покориться. Быть собой это не постоянно покорять вершины, быть собой это занять свое место и оставаться на нем так долго, сколько хватит сил. А когда сил не хватает, я полагаю, приходит старость.
Она подкралась ко мне незаметно, неожиданно. Впервые я услышал, что голос подводит меня в 45. Это выступление было самым важным для меня и Моей Сцены. Мы предстали перед всем миром и покоряли его целый час. Оставалось еще ровно 30 минут, и мы бы обуздали самое непрощающее существо во всей Вселенной, как я почувствовал свою слабость.
Когда ты всю жизнь идешь к цели, ты уже забываешь, зачем в самом начале отправился в этот путь. Зачем мне нужен был мир? Чего мне не хватало? Разве мне было мало моей любви и моей музыки? Почему я бросился головой вперед в надвигающийся девятый вал славы и знаменитости? Я думал, что смогу обуздать его? Я верил, что окажусь на его вершине? Или же я мечтал, что сам стану им? Стать кем-то, а не быть равным ему? Перед всем миром я понял, что ничем не отличаюсь от других людей. Я не стал девятым валом, я стал каплей в нем.
Осознание этого факта ударило меня, голос мой задрожал. И поселившись тогда, эта дрожь не покинула меня больше. Всего 30 минут разделяли меня от господства над миром, и я не мог держаться эти 30 минут. Я был недостоин, а второго шанса мне никто и не дал.
Моя любимая, моя Сцена. Разве предавал я тебя? Разве менял твою любовь на семейный очаг? Обжигающие твои ласки были для меня дороже успокаивающего тепла родного дома и верной семьи. Всегда была только ты. И за все мои старания ты бросаешь меня?
Почему я должен был удивляться? Когда она, Сцена, влюбилась в меня, уходили другие, не менее достойные и даже более верные ей. Они брели, проливая горькие слезы, а мне было плевать. Вначале мой робкий взгляд обратился к ним, Жалость и Скорбь наполнили мою душу, но она схватила меня обеим руками за голову, посмотрела прямо мне в глаза и промолвила: «Не думай ни о чем. Есть только ты и я». И я послушался. Мой взгляд не вернулся к ее прежним любовникам, мое сознание и воля остались с ней, но Жалость и Скорбь пропали. Наверное, первые части картины, пропавшие в этом водовороте. Тогда и сама мысль о том, что я могу стать одним из брошенных, не могла родиться в моей голове . Как был я глуп…
Почему нам всегда кажется, что беда пройдет стороной? Почему нам кажется, что у нас достанет сил измениться, достанет сил не проиграть? Кто вкладывает нам в головы святую веру в собственные силы, когда этих сил нет?
У меня нет ответа на эти вопросы. Ведь когда у тебя есть ответы, ты не задаешь вопросы. Ни окружающим, ни самому себе.
В какой-то момент я осознал, что пришло мое время. Моя Сцена прошла мимо моих распростертых рук, мои непонимающие глаза она встретила лукавой улыбкой. Я повернулся и увидел, что мою возлюбленную держит молодой юнец, так похожий на меня самого. Его взгляд встретился с моим, и его Жалость и Скорбь обратились ко мне, а в глазах читалось непонимание. В голове моей забурлил поток горящих мыслей. Я посмотрел то вниз, то в сторону, осознание пришло быстро, но недостаточно быстро для того, чтобы успеть.
«Не верь ей», — крикнул я, но глаза и внимание этого парня уже были прикованы к ней. По губам я прочел тебе же самые слова, что и мне она сказала многие лета назад. Тот парень обнял ее, а она посмотрела на меня и улыбнулась, и то была странная улыбка. Ложь и искренность мешались в ней, безразличие и неравнодушие ко мне горели в ее глазах.
«Такова моя природа»,- вот что сказала она мне перед тем, как навсегда бросить. Все завертелось вокруг, и вот я на улице, никому не нужный и никем не вспоминаемый. Подле лишь чужие Жалость и Скорбь. Им некуда идти и они остаются со мной. Видимо, наши чувства, наши части картины не пропадают, они уходят к другим людям. И, наверное, такова жизнь: ты пишешь свою историю чужими красками, и только Богу известно, какой она окажется в конце. Хотя…
Есть ли Бог? Все говорят, что в начале было слово, и слово было с Богом, и слово было Бог. Если это так, то Ад в молчании, и всю свою жизнь я жил в аду.
Этот старый, уставший мужчина протянул руку к окну. Говорить у него уже не хватало сил, и он обратно погружался в свой персональный ад, которого не заслуживал.
Силы покидали моего «собеседника», и через пару секунд рука медленно опустилась вниз. Последнее слово, как обычно, было имя единственной любви в жизни. «Лиззи», — протянул он, и душа покинула его бренное тело