ваших произведений с широкой публикой!
— В дружбе важна стабильность, стабильность и ещё раз стабильность!
Эта фраза, прозвучавшая из уст моего пожилого собеседника, удивила меня. Я всегда считал, что дружба зависит схожести интересов, взаимопонимания или ещё отчего-то подобного, поэтому заявление старца меня в некоторой степени поразило.
— Николай Степанович, вы уверены? – мягко спросил я его.
— Абсолютно! – ни секунды не колеблясь, заявил он.
— А почему?
Лицо Николая Степановича приобрело задумчивое выражение. Он развел руки в стороны, потянулся, зажмурившись от удовольствия, и присел на лавочку, откинувшись на ее спинку.
— Человек должен всегда оставаться человеком! Эгоцентрики в обществе неминуемо должны оставаться одними, ибо дружба – это полное отсутствие эгоизма во всех его проявлениях. Когда-то давно я поссорился со своими двумя друзьями. Они считали меня странным, и спорить с этим трудно. У меня в планах было много того, что любой другой человек назвал бы утопией, но я тогда свято верил в выполнимость моих идей и задумок. Стоит ли говорить, что я потерпел фиаско?
Он вздохнул глубже и перевел взгляд в девственно-синее небо, в котором угасало вечернее солнце, и наслаждались полетом ласточки.
— То, о чем я тебе сейчас скажу, происходило на самом деле, мой юный друг, — продолжал Николай Степанович. – Мы поссорились и наши пути разошлись. Не могу теперь утверждать, что я выбрал правильную дорогу, но так получилось… Я скитался по улицам, просил милостыни, потому что никто не хотел вступать в мой клуб спасителей планеты.
— А о чем вы пропагандировали? – спросил я его неожиданно жестким тоном.
— Это не пропаганда… Я лишь… хм… призывал людей к осмыслению своих поступков, хотел указать им на ошибки. Мне казалось, что возможно заставить кого-то исправить то, что он натворил в прошлом и предотвратить то, что он совершит в будущем. Однако я не внушал людям уважения. Кажется, некоторые совсем не понимали, о чем я им говорил.
«С этим трудно спорить, — мысленно улыбаясь, подумал я. – Говорит он и правда немного запутано. Но слова от этого не теряют своего смысла, а это — главное».
— Простите меня, Николай Степанович, но… как так получилось, что такой образованный человек очутился на улице, не имеет семьи (извините за дерзость), работы и…
— О, — ничуть не обидевшись, протянул он, — это очень просто вопрос. Я слишком много философствовал, это не понравилось кому-то из «важных» людей и… в общем, — махнув рукой куда-то в сторону, заключил Николай Степанович, — нелепое судебной разбирательство, осуждение в преступлении, которого я не совершал, срок 10 лет, а когда вышел из тюрьмы, меня больше никто не ждал.
— А из-за чего вы поссорились со своими друзьями?
— Это же ясно из моих слов! – живо откликнулся старец. – Я хотел сделать этот мир лучше, но друзья отказались мне помогать. Они сказали, что я всегда был немного… странный, но этот план – верх идиотизма. Понимаешь, это разозлило меня, и я высказал им всем то, что накопилось у меня внутри.
На его лице отразилось нечто такое, что заставило меня поверить в правдивость последнего предложения. Видно, он многое высказал своим друзьям и теперь жалеет, а может быть, счастлив оттого, что свято отстаивал свою мечту. Прочитать это в его глазах очень трудно, а мимикой Николай Степанович управляет очень умело. Как бы то ни было, он продолжал:
— Все время моего заключения в тюрьме мы не разговаривали, но крепкая дружба тем и отличается от обычной, что нас грызло чувство вины. Не помню точно, кажется, через два месяца после моего освобождения мы встретились на улице и… я остановился первым и поздоровался. Мы сразу извинились друг перед другом. Дали обещание, что больше не будем ссориться по мелочам. Какое это превосходное чувство, когда ты знаешь, что друзья снова с тобой. Говорят, что одиночество – удел сильных, но и сильным свойственно ломаться. Я же считаю, что сильным человека делают друзья, люди, которые дают правильные советы, но не вмешиваются в твою судьбу открыто. Человек должен сам добиваться нужного ему результата – вот что главное!
Я молча выслушал это, но в душе меня раздирали противоречивые чувства. Какая-то часть меня полностью поддерживала старца, но вторая была с ней категорически не согласна. Друзья, разумеется, должны помогать, но делать это не незаметно, как утверждал сейчас Николай Степанович, а напрямую. Возможно, я ещё слишком молод, — ведь нельзя сказать, что в 25 лет человек становится взрослым и полностью независимым, — но это эгоистичное мнение мне по нутру.
— Что-то случилось? – обеспокоенно спросил мой собеседник, внимательно вглядываясь в мое лицо.
— Нет, все нормально, — стараясь говорить бодрым голосом, заверил его я. – Просто задумался.
Николай Степанович улыбнулся в заросшую грязную бороду. Волосы его, необычно-пепельного цвета, были не стрижены, и длина их доходила до плеч старца. Одежда, залатанная во многих местах, с крупным разрезом на правом боку, внушала окружающим отвращение, ибо сразу становилось понятно, что стирали ее очень давно. Большие шершавые руки моего собеседника то сжимались в кулаки, то снова разжимались, и тогда он принимался водить пальцем по крючковатому носу: от переносицы до кончика – и обратно.
Я в очередной раз сжалился над ним. Мне редко доводилось видеть таких обиженных судьбой людей. Чем заслужил Николай Степанович такую жизнь? Этот в высшей степени образованный человек был интересным собеседником, знания его в различных науках не внушали ничего, кроме восторга и уважения, да и видно было, насколько начитанный человек разговаривает со мной в это самое время.
Так что же заставило старца скитаться по улицам без определенной цели? Николай Степанович не просил милостыни, он просто сидел на лавочке, когда я, проходя мимо него, зачем-то решил спросить у него время. Неужели мне было непонятно, что ответить мне на ЭТОТ вопрос старец уж точно не сможет?! Он что-то вежливо ответил, после чего непринужденно и легко завязалась беседа.
— Пожалуйста, продолжайте, — попросил я его и приготовился слушать.
— Вечереет, — мрачно произнес старец. — Пожалуй, будет лучше тебе со мной попрощаться и заняться своими делами, — сказал он, поднимаясь с лавочки. – Я не смею отнимать у тебя твое время, мой юный друг.
— Постойте! – Я был в отчаянии. – Прошу вас: расскажите мне дальше. Вас приятно слушать.
Николай Степанович повернулся ко мне и просто посмотрел в глаза. Его взгляд не был более проницателен, как во время беседы, а просто сиял от переполнявшей его внутренней силы. Признаюсь честно, мне не приходилось раньше встречать подобного взгляда ни у кого.
— Ну, раз ты располагаешь свободным временем, то почему бы мне не скоротать свое в беседе с тобой? – усмехнулся Николай Степанович, снова усаживаясь обратно.
Прохожих возле нас было немного. Наверное, это зависело оттого, что мы находились в стороне от асфальтированной дорожки, расположившись на скамейке под кронами деревьев. Впереди шумел ручей, огражденный от случайных прохожих бетонной перегородкой. В небе продолжали наслаждаться полетом ласточки и голуби, вдалеке слышался гул машин, и до слуха моего долетали звуки стройки.
— Хм… – откашлялся Николай Степанович. – В таком случае… Что ты хочешь услышать?
— Все, — ответил я сразу, но, подумав, что это звучит некрасиво, добавил: — Вы помирились с друзьями, забыли старые обиды…
— Помирились – да… Забыли? – Я в этом не уверен. Мы просто не говорили их больше друг другу. Я рассказывал порой, как трудно мне приходилось в тюрьме, где пытался исправить заключенных. Некоторые действительно менялись, мои доводы убеждали их в правдивости моего плана. Однако большинство… Как тебе сказать, есть люди, категорически воспринимающие любые попытки влезть им в голову. И них сложились железные стереотипы, а я не оратор: переубедить их не смог.
— Вы немного ушли в сторону, — наклонив голову чуть вниз и в сторону, чтобы показать живой интерес и волнение, сказал я мягко и вежливо.
Николай Степанович рассеяно посмотрел на меня. Впервые за время нашей беседы лицо его выглядело каким-то потерянным, немного философское выражение исчезло без следа, уступив место нетерпению.
— Но я вышел на тюрьмы. Какое это было счастье: снова быть на свободе, обладать возможностью идти, куда хочется, делать, что считаешь нужным! А природа! За десять лет я уже успел забыть, как красива природа!
Я деликатно кашлянул. Слушать о природе мне не хотелось, я видел ее каждый день. Признаюсь, радость старца, которую он испытывал по истечении срока отбывания «левого» наказания в тюрьме, нисколько меня не тронула.
Он немного нахмурил брови, показав тем самым, что понял намек, но, внезапно смягчившись, продолжил:
— Молодость и нетерпение… Когда-то давно они были присущи и мне. Но я, кажется, немного отвлекся. Тебе едва ли приятно слышать о том, что я чувствовал, когда вышел из тюрьмы, — проницательно заметил он. – Так вот, стабильность играет самую важную роль в дружбе.
— Почему?
Николай Степанович проигнорировал мой вопрос:
— Некоторое время мы снова общались, но затем произошла очередная ссора. Причиной послужили все те же речи и призывы к помощи нуждающимся. Они вновь не поддержали мой план, и обида захлестнула меня. После 10 лет заточения в тюрьме, я немного потерял возможность строго контролировать свои эмоции.
— Вы снова поссорились?
— Нет. В тот раз все обошлось, но я в душе затаил обиду. Через три месяца одному из них понадобилась моя помощь, но, как ты мог бы предположить, я отказался ему в просьбе, сославшись на болезнь. Прискорбно, но он видел меня, когда я шел куда-то по своим делам в тот же день, и решил мне об этом сказать. Именно тогда мы с ним перестали разговаривать друг с другом. Не спорю, в данном случае виноват был я.
— А почему вы отказались ему помочь? Из-за того, что они не поддержали вас, точнее ваш план?
— Да.
— Как давно это произошло?
Старец пожевал губами и на удивление часто стал моргать, возведя взгляд к небу.
— Пятнадцать лет назад, — ответил он. – Самое странное, что этот друг рассказал другому, а тот счел нужным поверить ему целиком и полностью. Он не потрудился даже поговорить со мной, узнать причины, ведь должно же было что-то побудить меня так поступить! Но нет, в который раз мы больше не разговаривали.
“Какая у них дружба слабая, — подумал я, наблюдая за Николаем Степановичем. – Одни ссоры и обиды”.
Тут я вспомнил, что Николай Степанович говорил мне некоторое время назад: «Дружба – это полное отсутствие эгоизма». Не это ли правило он сам нарушил?
Я спросил его об этом.
— Совершенно верно, — подтвердил мой собеседник. – В какой-то момент я забыл об этом. И тут нельзя винить молодость, легкомыслие, необоснованную вспыльчивость. Мы оба были уже в зрелых летах, но… Эх, что прошло, того не вернуть.
Мы помолчали. Оба думали об истории старца, но каждый из нас ее оценивал по-своему. Николай Степанович жалел о прошлом, это видно из его слов, ну, а я… Трудно описать, что я чувствовал в тот момент к старцу, но больше всего я недоумевал. Почему настолько умный человек допустил такую ошибку? Он не захотел помогать другу только потому, что тот отказался поддержать его план по спасению мира. Так-с… Минуточку…
— Николай Степанович, а расскажите подробнее о плане.
Старец сразу, как будто ждал этого вопроса, горько усмехнулся.
— Не могу. Я его сжег.
— Но… – Я не находил слов. – Зачем? Из-за него вы поссорились несколько раз со своими друзьями…
— Единственными… – понурив голову, перебил меня он, – единственными друзьями.
— Хорошо, — кивнул я. – Единственными друзьями. Это же просто бред! Столько лет рьяно защищать свою идею, идти к своей мечте, не обращая ни на кого внимания, не принимая к сведению насмеши, несмотря, в конце концов, даже на тюремное заключение! – подвел итог я, в возбуждении вскочив на ноги. – Как так можно, Николай Степанович?! Я просто не понимаю!
— Все просто, — очень тихо сказал старец. – Дружба важнее мечты. Я избавился от эгоизма.
— Какая дружба?! Вы лишились друзей, а теперь лишились ещё и плана! Вы сожгли свою мечту, понимаете это?! Вместе с этим планом вы сожгли и свое будущее!
Не знаю, что на меня нашло, но я кричал так, как будто старец сжег МОЙ план, загубил МОЮ мечту! Убитый вид старца только ещё больше побуждал меня к крику, мрачный взгляд, устремленный в траву, лишал меня спокойствия.
Я понимал, что не имел права говорить старцу такие обидные вещи, что позволил себе слишком многое, но… мне казалось, что я знаком с ним уже целую вечность, что он – мой родной дед.
— Зря ты так говоришь. Человек должен быть способен к решительным действиям, если это поможет ему выбрать правильную дорогу. Я сжег свой план, намереваясь рассказать об этом друзьям, помириться, но меня что-то остановило. Может быть страх… Не знаю, в конце концов, это не важно. Суть в том, что плана я лишился, а друзей не вернул.
— Вы остались у разбитого корыта! – немного успокаиваясь, сказал я, присаживаясь снова на лавочку.
— Да, — подтвердил старец. – Именно так.
Птицы улетели в свои гнезда, солнце уже давно скрылось за горизонтом, и даже свет стал немного меркнуть, но мы упорно молчали. Все реже можно было увидеть проходящих вдалеке людей, становилось холоднее. Набежавший ветер стал шуршать листьями и мелким мусором.
Я поднялся с лавочки, намереваясь уйти. Николай Степанович посмотрел в мою сторону, понял, что нам пора прощаться и тоже встал, очевидно, чтобы меня проводить.
— Прощайте, — первым заговорил я. – Приятно было с вами поговорить.
— Прощай, мой юный друг. Всегда приятно найти слушателя, которому можно рассказать о своей жизни, пожаловаться на несправедливость. Спасибо тебе за то, что помог мне высказаться.
Я кивнул, но, повернувшись к нему спиной, остановился.
— Николай Степанович… – очень тихо начал я.
— Не нужно, — словно прочитав мои мысли, так же тихо возразил он. – Все в прошлом.
— Почему? Ведь вы могли бы… Ваши друзья ещё живы?
Он положил мне свою тяжелую ладонь на плечо, несильно сжав его.
— Не жизнь пролетает быстро, друг мой, вовсе нет. Сами люди не хотят ничего делать, тратят время впустую, а потом сетуют на его отсутствие. Запомни: нет никакого «завтра», как нет и «вчера». Есть только сегодня, эта самая минута. Наслаждайся жизнью каждое мгновение, не повторяй моих ошибок.
Я улыбнулся.
— Так пользуйтесь своим советом сами. Сейчас он нужен вам больше моего. Позвоните друзьям, объясните им ситуацию. Я уверен, что они поймут.
— Но я… – Старец казался растерянным.
— Всегда трудно делать первый шаг. Исправьте ошибки, которые вы совершили!
Я протянул ему свой сотовый телефон, но он отшатнулся в сторону.
— Я, право, не знаю… Не могу… – бубнил Николай Степанович.
Но я настойчиво протягивал ему телефон. В конце концов, он сдался и дрожащими руками взял его у меня. На секунду мне показалось, что он его сейчас уронит, но нет, этого не произошло.
— Вы знаете их номера?
Он не ответил. Похоже было на то, что Николай Степанович меня даже не услышал. Одеревеневшим пальцем он стал нажимать на кнопки, а потом поднес телефон к уху и стал вслушиваться. Глаза его вылезли из орбит от страха, зубы стучали, тряслось уже все тело.
— Да? – послышался грубый мужской голос из трубки.
Николай Степанович молча дышал в телефон. Губы его беспрерывно двигались, выговаривая какие-то слова. Он подыскивал правильные фразы, но не находил и волновался ещё сильнее.
— Кто говорит? Нина, это ты?
— Говорите, Николай Степанович, сейчас он положит трубку.
Но старец молчал, и голос в трубке сменился длительными гудками.
— Почему вы молчали, Николай Степанович? – спросил я его недовольно.
Он не отвечал, только продолжал шевелить губами, уставившись в одну точку.
Прошло немало времени, прежде чем он выговорил:
— Я не могу… не могу… не могу…
— Но вы хотите! – мгновенно откликнулся я, понимая, что наступил благоприятный момент. – Вы хотите, и вы должны позвонить! Иначе жизнь ваша превратиться в ад. Представьте, что вы будете чувствовать после нашей встречи? Вы могли позвонить друзьям, существовала вероятность того, что вы бы помирились…
Он хорошо обдумал мои слова и вновь поднял телефон, нажал повторный вызов и приложил его к уху.
— Алло! – уже возмущенно донесся до меня все тот же мужской голос.
Но Николай Степанович вновь молчал.
— Кто говорит?!
— Федя… – очень тихо проговорил старец. – Федя, — повторил он уже громче.
Голос в трубке замолк.
— Это я, Коля, узнаешь? Помнишь меня, Федя? – старец сильно волновался, голос его дрожал. – Послушай, Федя, я хотел… хотел… извиниться…
— Коля, — проговорил Федор. – Откуда ты звонишь?
Я замахал руками, показывая, чтобы старец сказал, что это неважно. Им сейчас необходимо помириться, детали они будут обсуждать после.
— Федя, извини меня. Я сжег свой план, слышишь?! Сжег, Федя!
— Ох, Коля… Старый ты дурак! Почему раньше не звонил?!
После этого лицо старца озарила улыбка, а волнение немного утихло.
— Я не мог, Федя, не мог! У меня даже дома нет, но это неважно! Ты прощаешь меня, Федя?
На миг повисло молчание.
— Конечно, Коля! Как могло быть иначе, друг мой?!
По щекам Николая Степановича скатились две слезинки, которые он быстро вытер грязным рукавом. Он рассмеялся, и было видно, насколько легче сделалось в этот миг старцу. Лицо его, побледневшее перед разговором, снова залил румянец.
— Спасибо, Федя!
— Когда тебя можно увидеть, друг? Мы разыскивали тебя, почему ты не откликнулся? Где ты?
— Я в парке, Федя, в парке! Возле забора, на любимой нашей скамейке.
— Дождись меня, Коля, я сейчас приеду! Непременно дождись!
И связь прервалась. Николай Степанович со счастливейшим выражением на лице протянул мне телефон. Минут десять мне пришлось его успокаивать, а он все плакал от радости и непрерывно благодарил: меня, судьбу, этот дивный вечер, даже скамейку, которая должна была вскоре вновь свести его с друзьями.
А меня раздирали противоречия. С одной стороны, мне хотелось дождаться Федора и наблюдать за трогательной сценой воссоединения друзей, но, с другой стороны, это было бы с моей стороны некрасиво.
— Ладно, Николай Степанович, — начал я, протягивая ему руку. – Надеюсь, мы ещё увидимся. Даже так: я знаю, мы непременно ещё увидимся! Хотя бы даже здесь, возле этой лавочки!
Николай Степанович гордо выпрямился. Даже осанка его изменилась: прежде сутулая, теперь царственная. Пожатая рука уже не дрожала от волнения. Взгляд выражал нетерпение и бесконечную благодарность. Нетерпение от встречи, а благодарность… ну, скорее всего, она предназначалась мне.
— Спасибо тебе!
— Подружить вас было для меня удовольствием, а общение с вами пойдет мне на пользу, я уверен.
Почти совсем стемнело. Затихли звуки стройки, и громче стало слышно журчание воды. Ветер, более холодный, чем прежде, все ещё продолжал наслаждаться своей неограниченной свободой.
«Пора прощаться», — подумал я.
— До скорого, Николай Степанович. Я приду сюда скоро, чтобы узнать о продолжении, если вы не возражаете.
— Что ты, что ты, мой юный друг, — улыбнулся он самой светлой, доброжелательной улыбкой, которую мне только приходилось видеть.
Я тоже улыбнулся, ещё раз пожал ему руку и решительно повернулся, зная, что иначе не смогу уйти, не дождавшись Федора.
Тучи повисли над городом, и, судя по далеким ещё вспышкам молнии и едва слышным ударам грома, приближалась гроза. Уже накапывал дождь, и я прибавил шагу, чтобы добраться домой скорее.
«Я сегодня сделал доброе дело, — подумал я. – Не каждый день мне приходится мирить старых друзей. Но как же это приятно: видеть, как человек, тяга к жизни которого уже начала ослабевать, вновь обретает надежду на счастливое будущее. Может, друзья помогут ему, возьмут к себе домой, накормят теплой едой, уложат в мягкую постель».
Внезапно я осознал, что сегодня не смогу спокойно уснуть. Мысль, что Николаю Степановичу придется спать на лавочке, если Федор обманул и не приедет, причинила мне боль. Я поругал себя за то, что не оставил телефон у старца, чтобы он мог позвонить и попросить ночлега.
И тут впереди я увидел человека, быстро бегущего в мою сторону. В этом не было ничего необычного, все-таки начинался дождь, а значит, человеку хочется оказаться дома раньше, чем пойдет ливень. Но что-то заставило меня остановиться…
— Федя? – позвал я, когда он проходил возле меня.
Человек вздрогнул, повернулся ко мне, и я смог разглядеть его лицо лучше: уже немолодое, с родинкой над правой бровью, с большим, широким носом, с голубыми глазами. Он был не брит, но борода выглядела ухоженной, аккуратной.
— Вы меня знаете? – обратился он ко мне, стараясь меня разглядеть.
— Что? – изображая недоумение, спросил я. – Я молчал.
— Извините, просто мне послышалось, что вы сказали: «Федя». Ладно, счастливой дороги.
Все, моя душа спокойна. Федор не обманул, он приехал и, скорее всего, заберет друга к себе.
«Все-таки жизнь хороша! – подумал я, оказавшись возле своего дома. – Судьба решила исправить свою ошибку и помочь образованному, но бедному человеку вновь найти смысл жизни».