Уж вечер наступил, а Николай Петрович все также неподвижно сидел на стуле. Он опирался обеими руками на свою узорчатую палку, и взгляд его был устремлен в землю. Внук Николая Петровича, Сережка, наблюдал за ним никак не меньше часа, желая увидеть хотя бы признак, намек на то, что в его дедушке еще есть силы, в его жилах течет горячая кровь. Но дедушка все не двигался и, казалось, полностью погрузился в свои думы.

         Мучительно было для восьмилетнего мальца неподвижно стоять за дверью, скука пробирала его до костей, хотелось попрыгать, размяться. В конце концов он не выдержал и убежал играть с соседними ребятишками. По правде говоря, ему нравилась одна девочка, и к соседям он ходил преимущественно ради общения с ней.

         Вернулся он минут через сорок, а дедушка все еще находился в той же позе, только глаза его были закрыты, отчего казалось, что Николай Петрович уснул безмятежным сном. Его морщинистое лицо не выражало совершенно никаких эмоций. Это озадачило Сережку.

— Де-е-ед! – крикнул он ему издалека.

         Николай Петрович вздрогнул и открыл глаза. Губы его расплылись в улыбке.

— Чего тебе, Сережка?

— Я думал: ты спишь! Зачем притворяешься?!

         Николая Петровича позабавили слова внука и его негодование. Он махнул рукой, и Сережка, стремглав подбежавший к нему, уселся на колени деда.

         С минуту они молчали, после чего Сережка решился задать волнующий его вопрос. Очевидно, высказать его было для мальчика непросто, он все сжимал свои маленькие руки в кулачки, стискивал зубы и часто моргал, но после все-таки выдавил:

— Ты когда-нибудь любил, дед? Как это?

— Зачем ты спрашиваешь?

         Сережка покраснел, и дед сжалился над ним.

— А как ты думаешь, что такое «любовь»?

— Ну, я же это первый спросил… – робко возразил Сережка.

— Что ж, внучек ты мой любопытный, поделюсь я с тобой своим мнением.  Любовь…  – Он закрыл глаза, причмокнул губами, словно проверяя слово на вкус, собрался с мыслями и начал: — Любить можно все на свете: и человека, и домашнего питомца или просто какого-нибудь животного, и предмет, играющий в твоей жизни определенную положительную роль, и многое другое. Но важно понимать, что в действительности значит любовь…

— И что значит любовь? – нетерпеливо перебил Сережка.

— Любовь – это не больше, чем привязанность. Любить – значит быть привязанным к кому-то или чему-то, это значит терпеть все обиды, не отвечать злобой на злобу, а агрессией на агрессию.

— А разве так мо-о-ожно? – в задумчивости протянул Сережка. – А папа мне говорит, что если меня кто-нибудь ударит, надо ответить…

—  Ты немножко неправильно понял… – усмехнувшись, объяснял дед. – Папа не говорил тебе о любви, а это разные вопросы. Тем более, я думал, что тебя сейчас интересует мое мнение…

Сережка выпучил глаза, боясь, что дед откажется продолжать. Но Николай Петрович так прочно погрузился в свои мысли, что уже, кажется, даже не замечал, что разговаривает с восьмилетним мальчиком.

— Необходимо избавиться от негативных качеств, опустошить себя от ненависти, зависти, от алчности и эгоизма, чтобы объект твоей привязанности ответил взаимностью, — продолжал он, нисколько не смущаясь тем фактом, что смысла половины его слов внук не понимает. — Почему многие философы называли любовь величайшей силой человека? Во времена войн или мирной жизни люди всегда сохраняли способность любить, чистую, светлую, дарующую радость. И редко кому была присуща зависть. Но это, опять-таки, по заверениям философов тех времен. Посмотри на отношение собаки к человеку. Ей неважно ничего, кроме твоего отношения к ней и твоей души. Вот что называется привязанностью, иными же словами – любовью.

         Как ни пытался Сережка понять его, но юный возраст и легкомыслие помешали ему вникнуть в речь деда. Ему был ясен только пример с собакой, но и тут Сережка решил поспорить. Просто чтобы показать, что он может говорить с дедом на равных.

— Но собаки не умеют любить, они – дураки, а люди умеют.

— Поверь мне: собака в большей степени обладает способностью любить, нежели человек. Видно, самой природе было так угодно.

         Николай Петрович задумался буквально на две секунды, после чего лицо его просияло, морщины исчезли, складки сгладились, а глаза открылись шире.

— Недавно вышел у меня спор с одним старым приятелем. Он тоже поднял тему любви и утверждал, что из-за любви произошло много войн, жестоких, кровопролитных, несущих смерть многим людям. Помню, я ответил ему тогда, что ни одна война не произошла из-за любви, все они были следствием эгоизма правителей, ревности и их гордыни! Любовь же всегда оставалась чистой и светлой, дарующей радость и приносящей мир! После этого спора он проникся моими словами и теперь приходит ко мне каждую пятницу, чтобы пофилософствовать. Хороший человек, светлый, только слишком наивный. Он считал, что любовь бескорыстна, я же настаивал на том, что для любви ныне уже нужны деньги. Какой бы сильной любовь не казалась, стоит только ощутить финансовую нужду, как чувство привязанности ослабевает. В конечном итоге это грозит полным ее разрывом.

         К этому моменту Сережка окончательно запутался в словах деда. Он смотрел в голубые глаза Николая Петровича и все сильнее ощущал желание закончить этот разговор. Он винил себя в том, что вовлек деда в пучину философии и, чем глубже они в нее погружались, тем прочнее в ней застревали.

— Знаешь, Сережка, каждый человек в той или иной степени философ. Но важно только то, хочет ли он им стать полностью, а, соответственно, непрерывно оценивать окружающий его мир, или нет.

— Дед, я не хочу об этом говорить.

         Николай Петрович кашлянул, легонько стукнул палкой по плоскому камню, и сказал:

— Хочу лишь напомнить, что ты сам затронул эту тему и правильно сделал, надо сказать! Надеюсь, наш диалог был плодотворным, и ты вынес для себя много полезного.

         Разумеется, Николай Петрович выбрал не те уши для излияния своих мыслей. Гораздо более интересным было бы для него вновь поспорить со своим старым приятелем, а не с восьмилетним мальчиком, который отнюдь ничего полезного для себя не вынес и теперь весело пытался сбить камнями двух ласточек, жавшихся друг к другу на заборе.