23
Анико не хотела разговаривать с родителями. Предатели! Хотя логики – никакой, и предъявить нечего…
В понедельник вечером папа устроил за ужином настоящий классный час, посвященный кино. Спорили, кричали: итальянское кино самое лучшее! Грузинское! Французское!.. Потом к Ладо зашли одноклассники – и разразилась политика. Мама переехала за стол возле плиты – чистить картошку. Мадинка тоже уползла в комнату беречь нервы и ногу. Анико гордо молчала, хотя папа несколько раз о чем–то спрашивал ее, протягивая вопросительную ладонь. Смотрела исподлобья и грызла бетончики, а потом вышла в сад.
Поздняя весна стояла дыбом в зеленой темноте. Пел необъятный муравьиный хор. На борту корабля светился маленький парус в кухонном окне, оттуда доносились непонятные слова – Блаватская! Немного спустя – Бердяев!.. Из глубины сада Анико увидела, как по трапу поднялись папины коллеги Мурат и Ленгиор. И радостно ввязались в драку. Только Сармата не хватало, чтобы разнести бригантину.
Анико влезла на орех и развалилась поудобнее на развилке. Надо было что–то менять в жизни. Вернуть ей натяжение – как неделю назад. Чтобы каждый день пружинил в руках. А когда ходишь точно мумия – какой смысл в твоем существовании!
А Якоб – хоть бы позвонил, сказал: извини, мол, что без тебя с твоими пошел. Лейка озабочена семейными проблемами: ее папа взялся перевозить родственников из Узбекистана и устраивать их судьбу. И все они живут в их доме, девять человек! Теперь она не может говорить ни о чем другом. Даже передачу забросила. Зато Соса затянуло телевизионное болото. Выпросил камеру и снимает всякий спорт – футбольные турниры, чъидаобас… А свою коллегу Азизу в упор не видит, как будто и не было у них никогда совместных съемок, приключений… Как так можно! Сегодня на перемене прошел мимо нее, даже не кивнул, и прямым ходом к Анико – пришлось спрятаться от него в туалет и просидеть там всю последнюю перемену! Ведь Азиза, наверное, думает, что это я виновата!
Эхнатон действительно уезжает. На следующий год он уже будет учить других счастливчиков – в Орджоникнидзе! Бросил нас. А почему?..
– Маау!
Бамбук прыгнул с крыши курятника на ветку рядом с Анико и потянулся носом.
– Что, братуха, ты тоже один? А кто тебе башку расцарапал? Из–за кошки подрался? Нет, у тебя жизнь бьет ключом, тебе меня не понять…
Анико подтащила кота и взяла на руки. Он терпеливо сидел в объятиях, но внимательно сканировал окружающий сад всеми своими антеннами. Что–то не давало ему покоя, внезапно он выпучил глаза и выпустил когти. Анико взвизгнула и столкнула его, кот шумно съехал по веткам.
– Аннушка, это я, – сказал Якоб.
Пролез под сеткой!
– Предупреждать надо! Этот тигрокрыс меня расцарапал.
– Я не заметил тигрокрыса. С нашей гэлери только тебя было видно.
Анико слезла с дерева. Якоб стоял перед ней, и слабый свет от дома обозначал половину его силуэта.
– А я узнал про тот дом.
– Ты тоже? И что ты узнал?
– А ты что?
– Ну, про мудреца и все такое…
– А я еще узнал, откуда там был свет. Эти люди, хозяева двух новых домов, держат в нем всякие вещи – посуду там, тряпки, закатки, вино, бочки… Иногда женщины ходят туда прибраться или за барахлом. Вот почему там горел свет.
– А ты не узнал, как звали того человека, хозяина дома?
– Рав Элиша, если я правильно запомнил. Тебе это о чем–нибудь говорит?
– Нет. Но я поспрашиваю о нем у людей.
– И на фига? Обычный дом, обычный ученый. Наверняка всю жизнь писал комментарии, которые оказались никому не интересны. Обычная история.
– Нет, я чувствую что–то особенное в этом доме? Понимаешь? Там наверняка жил великий ученый, а не обычный. Или даже маг.
– Тогда где его научные труды, книги, мемориальная доска? Бабушка сказала – просто псих–одиночка.
– Якоб, может, его запретили, а то и это…. репрессировали, а мы обязаны узнать правду.
– Обязаны, потому что это заветы Ленина?
– Боишься – так и скажи. Я и одна справлюсь. У меня друзья есть, я их попрошу со мной сходить.
– Вот только друзей своих не надо туда таскать! Это тебе не проходной двор!
– Сам не таскай! Про тебя, наверное, тоже так говорят: устроил проходной двор в святых местах, соседку свою водит!
– А я и не таскаю! Это ты меня тащишь.
– Яша, где ты, где! – донесся усталый голос Хавы. – Вернись уже, спать ложимся.
– Я пошел, – буркнул Якоб и полез под сетку.
Анико вдруг показалось, что эта сетка сдавила ей горло.
– Якоб!
– Ну чо?
– Через плечо!
– Возвращайся на дерево!
Он ушел.
Анико всхлипнула.
Дался мне этот дом! Надо было просто поболтать с мальчиком, похихикать, как Нелька. И он бы похихикал. И было бы нам счастье. А я – мудрец, репрессии… Вот и возвращайся на дерево! Нет, нельзя делиться с мужчинами тем, что по правде думаешь, надо прикидываться фантиком – правильно Алиса говорит…
На первомайскую демонстрацию школу погнали как обычно – в белых фартуках, с флагами и тяжелыми плакатами.
– Вот такое у нас бесчестное общество, – констатировал Эхнатон, вручая Лейле и Анико плакат, вопящий о величии советской школы. – С одной стороны, ниспровергаем ложную идеологию, а с другой – утверждаем ее советскими праздниками. Несите плакаты в светлое будущее, дети мои!
Девочки волокли их, как носилки, пока не дошли до площади. Потом пришлось поднять и торжественно прошествовать мимо трибуны. Сдав плакат председателю совета дружины, Лейла убежала домой спасать маму от плиты и мясорубки. Анико крутила головой, надеясь увидеть Якоба в толпе школьников, но его нигде не было.
После демонстрации одноклассники решили поехать на Паца*.
– Я всех отвезу! – заявил Гагиев. – Не дрейфьте, сейчас пахана пригоню на машине. У него Ниссан Патрол!
Ребята слушали его, стоя в круге почета.
– Когда он стал таким противным? – прошептала Анико, подойдя к Азизе. – Тупица и урод, а выпендривается, как прокурор.
Азиза покосилась на нее сверху вниз, но одобрительно. Тогда Анико откашлялась и сказала погромче:
– Думаю, мы сами как–нибудь доберемся, без патроля, правда же?
Одноклассники с интересом обернулись к ней.
– Точно, ты сама доберешься, не облезешь, – бросил Гагиев. – А мы поедем, как белые люди.
– Не слишком ли ты белый стал – в баню сходил, что ли?
– Гаглоева, в отличие от тебя, мне не нужно далеко ходить, чтобы помыться или посрать. У меня дома своя собственная ванная с горячим душем и нормальный туалет.
– Будьте так добры, товарищ Гагиев, расскажите подробнее об этом процессе, а то ведь больше ни у кого нет дома нормального туалета, мы только что с гор спустились.
– И это было вашей ошибкой, таким как вы самое место в пещерах! – Гагиев оскалился и приблизился к Анико. – Давай, зови своего Габараева, пусть разубедит меня.
В этот момент он покачнулся, получив пинок под зад. Азиза улыбалась за его спиной. Гагиев вцепился ей в косу, схватив ее у самого корня. Анико отдернула его за рубашку и получила удар локтем в бок. Пришлось даже присесть на корточки – так было больно.
– Азиза, молодец! – прошептала она.
Азиза наклонилась и стала поднимать ее. А Гагиев меж тем с кем–то дрался.
Анико подняла голову. Его били братья Козловские, а защищали Мамиев и Едзиев. Потом и остальные пацаны влезли в драку.
– Видно, не все еще записались в его свиту, – сказала Анико, вставая.
– Не все, но остальные беспринципно смотрят ему в рот, – уточнила Азиза.
– Вроде, он раньше скромный был. А теперь что? – спросила Анико.
– Разбогатели, машину купили, дом построили.
– На зарплату?
– А как же… откладывали по копейке… Пошли отсюда?
Драка перешла в горизонтальную плоскость. Девчонки пищали:
– Мальчики, перестаньте.
Подоспели учителя, еще не ушедшие с демонстрации.
– Кажется, на Паца они не поедут, – торжествовала Азиза. – Пойдут в школу на процедуру по промыванию кишечника.
– Он нам этого не забудет, – сказала Анико. – Особенно твоего пинка.
– А мне до фени. У меня один кулак – как вся его башка.
– Смотри–ка.
Их догнал Сослан, на плече у него висела сумка с камерой.
– Здорово!
– Привет!
– Че за урод к вам прибодался? Он че – смерти ищет? Чей он? Что на его могиле написать?
– Напиши: он был меньше меня в два раза, – сказала Анико.
– Ладно, не дерзи папочке. А за поджопник – отдельное спасибо, – добавил он, обращаясь к Азизе. – От всей советской молодежи.
Она отвернулась.
– Это было шикарно! Я заснял.
– Ты снимал нас? – удивилась Анико. – Мы тебя не видели.
– Потому что я вон там, на балконе театра стоял, снимал оттуда, там хорошо всех видно. Случайно и вас заметил. Пока бежал – уже все самое интересное закончилось.
– Представляю, какая будет передача. Репортаж с первомайской демонстрации! Флаги развеваются, песни гремят – и тут – хренак! – пинок под зад!
– А что – отличный сюжет. А вы куда идете? Может, в парке посидим, мороха схаваем?
– Конечно!
Азиза продолжала молчать.
Сослан купил три пломбира, и они уселись на скамейке под сосной.
– Ой! – тут же воскликнула Анико. – Я вспомнила – мне же надо срочно отнести Лейлочке камеру, она очень просила!.. Давай ее.
– Погоди! Куда? – крикнул Сослан, но Анико схватила сумку и ушла почти бегом, не оглядываясь.
– Ну, теперь, я надеюсь, Азиза будет довольна. Может, конечно, я ее сейчас подставила, но она сама этого хочет в глубине души – пускай выкручивается.
Дома толпились люди: подруги Мадины, Илона и Даная, портниха тетя Лида, Ритка, Алиса, Ладо, Зураб со своим другом Серго, будущим шафером и, конечно, мама с грустными от волнения глазами. Анико решила заснять исторический момент – спустя лет двадцать Мадинке будет интересно поглядеть на себя в снегах капрона и гипюра, с толстой марлевой ногой.
Женщины крутились вокруг невесты в комнате «Ж», парни сновали в «М» и при этом подбегали к двери и спорили с женщинами. Обсуждали свадьбу: какая она будет – осетинская или грузинская, или вообще гражданская.
– Что – хочешь стоять в углу, чтобы дурацкие тетки на тебя плевали? – взметнув руку в сторону невесты, кричал Зураб. – Что в этом приятного, скажи мне?
– Ала ма! – сдержанно возмущалась мама. – Кто это тут дурацкие тетки!
– Простите, Зарина Александровна, это фигура речи… Может, я против, если на мою любимую женщину плюет любой желающий!
– Ну, это же не по–настоящему они плюют… это как бы, как бы! – объясняла Мадина, вытягивая голову из–под будущей фаты.
– Сиди, сиди смирно, а то еще одна травма будет! – кричала Лида, подкалывая ткань булавками.
– Я видел эти фигуральные плевки, дамы так вдохновляются, что все происходит по–настоящему! – поддержал друга Серго.
– Нет, ну что вы акцентировались именно к этому моменту? – снова прыгала Мадина. – Можно подумать – все три дня люди только и делают, что обхаркивают невесту! Вас просто заклинило на плевках!
– Хорошо, можно надеть на тебя плащ и дать в руки зонтик, но почему моя невеста должна выходить замуж по–осетински? Моя!
– А если я буду выходить по–грузински – что, не понадобится зонтик? У вас голову рисом посыпают – а что потом с прической делать? Воробьев пригласить? А у соседей месяц назад на свадьбе сырые яйца о косяк били – у невесты все платье было в яичнице! Потом она полчаса пальцами кольцо вылавливала из стакана с вином – а руки в перчатках! Ха–ха–ха! – разошлась Мадина. – Нет уж! Я хочу выйти замуж так же, как моя мама, моя бабушка, моя прабабушка, моя пра–пра–пра–пра–бабушка… Скромно стоя в углу в мамином платье, в маминой шапочке. А ты женись по–грузински, я не возражаю. Можешь яйца о косяк бить, но без меня!
– Принесите ей воды, вылейте на голову! – воскликнула Илона. – А то еще немного – и останется в девках.
– Мадиночка, заткнись, дорогая, – посоветовала Даная, трясясь от смеха своими жировыми складками.
Она держала обеими руками Бамбука, который норовил кинуться на дорогую материю и помутузить ее лапами.
– О чем вообще вы спорите? – спросил Серго. – Свадьба три дня – успеете и по–осетински пожениться, и по–грузински, и по–армянски, если захотите.
– Нужно заранее все подготовить,– простонала Мадина. – Сценарий!
– Да зачем сценарий? Пригласите бабушку Изю – она лучший сценарист и режиссер в городе!
– Хорошая мысль, – одобрила Зарина.
– Вот! И не надо больше ругаться. Лучше скажите, как Мадиночка будет танцевать? Без этого не обойтись, – встряла Алиса.
– Я даже со здоровыми ногами танцую как слон, а уж с больной…
– Тогда надо европейскую свадьбу делать. Какая грузинская, если невеста не танцует? Сходите в ЗАГС, потом ужин, дискотека – и все.
– Ох, как это было бы чудесно, – вздохнула Зарина. – И если бы вообще никаких гостей…
– Тогда отправьте меня в монастырь, – предложила Мадина. – Никаких гостей, и платье можно из старой простыни сделать…
У Анико не стало времени задуматься о пустоте жизни. С утра – школа, потом бегом домой – выполнять мамины, папины, Мадинкины поручения, звонить каким–то родственникам и друзьям, узнавать, нет ли у них возможности достать масло, мясо, сыр, муку, сахар… Стоять в очередях, отоваривать талоны… Делать домашку в тех же очередях… А вечером – самостоятельно шить что–то наподобие платья для себя: нельзя же явиться на свадьбу сестры фиолетовым пингвином. Алиса и мама тоже шили. Зингер стрекотал до глубокой ночи, не давал уснуть. А утром будильник делал всем трепанацию черепа.
Ткани для нарядов мама достала через Алису – в Доме пионеров. Там выдавали кое–что для концертов, и мама нашла общих родственников с костюмершей… Выкройки взяли у тети Лиды. Она могла бы обшить всю семью, но платье для невесты обошлось дороже, чем целый свадебный стол. Простое она не хотела – сразу кричала про монастырь.
Постепенно мама перестала хвататься за сердце и причитать: зачем я не оставила тебя в роддоме. Продукты удалось достать и сложить в холодильниках тети Ганифы, Хавы и городской больницы. Зураб договорился с друзьями о машинах. Анико сходила с папой к тете Изе. С ее помощью окончательно прекратились споры о национальной окраске свадьбы.
– Слушайте сюда, – сказала Изольда, с трудом закинув свою ладонь на плечо Зураба. – В доме невесты свадьба будет только наша, осетинская. Чынджхэссэгтэ пусть приезжают, къухылхацаг, амдзуарджын, куваггаг, базыг, все тосты, какие положено – то есть, приличный свадебный стол – и три пирога, и голова – все дела… Красавица будет в осетинском наряде. Выкупите ее, увезете к себе – там переодевайте, сажайте к себе за стол и делайте так, как положено у грузин. А мы тут будем продолжать по–нашему. Гости идут к нам – сидят как полагается у осетин, идут к вам – вертите ими, как пожелаете. А танцы–песни – это уже как бог на душу положит – они на любой свадьбе вперемежку идут, а на смешанной – тем более. Ну что, по рукам?
– Конечно, калбатоно Изольда, вы наша хозяйка, – ответил Зураб.
– Эх, если бы мне было не сто лет, а хотя бы сорок – еще бы посмотрели, кто за тебя замуж пошел, – вдруг развеселилась тетя Изя.
Зураб поцеловал ей ручку.
Алиса и Ладо разнесли устные приглашения родственникам и друзьям. Договорились с женщинами, которые придут помогать готовить. Лида дошила и подогнала на модели платье и фату сверхъестественной красоты. Белые чулки Ладо и Джуба пытались сделать из обычных хлопчатобумажных – цвета детского помета. Применяли раствор хлорки. Но когда они принесли свое изделие в комнату «Ж», у мамы начался припадок невиданного хохота. Анико предложила просто забинтовать Мадине обе ноги. Лида разработала проект кружевных панталон длиной до пят. Но к счастью, будущая свекровь привезла из Тбилиси натуральные белые чулки. Даная одолжила свои жемчужные туфли на шпильке в десять сантиметров – в них свободно входила забинтованная нога. Мадина подложила еще вату в носок и в течение недели училась стоять на шпильках. Дядю Мурата назначили тамадой. Соседи напротив обновили побитую непогодой картонную вывеску «Вино толко на винос» – они ожидали аншлага в дни свадьбы. Последние три дня перед 20 мая Гаглоевы делали генеральную уборку в доме. Мужчин выгнали пропалывать и чистить сад. Женщины разбирали шкафы, мыли нашатырем окна, красили облезлые перила на лестнице, оттирали стены в кухне, драили полы… В последние два дня мама отпросила детей из школы. Накануне свадьбы все так устали, что единогласно проголосовали за монастырь. Но Мадинка сказала: нет уж, теперь, когда у меня есть платье, я слишком погружена в греховные мысли.
Рано утром 20 мая кусартганджыта начали варить мясо в саду. Разбудили громкими голосами, плеском воды, гудками машин. Сразу солнце полезло в кровать, стало жарко, противно.
– Вставайте, вставайте, – кряхтела мама. – Все равно сейчас люди придут, пора начинать готовить.
Алиса, как древний грек, побежала босая, в ночной рубахе занимать ванную, Мадина в очередной раз влезла в туфли и встала в них, распялив руки. Анико переползла в ее постель за шкафом и уснула. Цепенея, она почувствовала острую жалость к Мадинкиному запаху: его больше никогда не будет на этой раскладушке!..
Когда Мадина вспомнила, что не убрала свою постель, и обнаружила в ней сюрприз, свадьба уже началась. Под окнами накрыли столы, мальчики бегали по соседям, выпрашивая недостающие скамейки, и, судя по шуму прибоя, гости уже собрались. Из кухни валил аромат хабидзнов. Значит, мама с Ганифой успели замесить тесто, и оно поднялось, и уже готово несколько пирогов… Анико протерла глаза и посмотрела на сердитую Мадину.
– О! Ты уже в мамином платье! Какая красивая!
– А ты–то почему в пижаме и перьях?
– Я сейчас оденусь. Сама не помню, как тут очутилась.
Мадина попыталась вскинуть покрывало, чтобы застелить свое холостяцкое ложе, но узкое платье и крепкий пояс с серебряной пряжкой не дали ей поднять руки. Еще и больная нога пошатнулась в огромной туфле.
– Оу, оу, оу, – застонала Мадинка, падая на шкаф.
– Да я сама, иди полежи там, – выгнала ее Анико.
– Какой полежи, – капризничала невеста, – тут нижняя юбка из серии «как закалялась сталь», я даже сесть в ней не могу.
Анико выглянула в «М» – там уже сидели и стояли женщины – соседки, родственницы, смутно знакомые бабушки… Анико пошла одеваться.
Мадина стояла перед зеркальной дверью шкафа и все поправляла шелковую осетинскую шаль. Укладывала ее и так, и сяк, надвигала шапочку на лоб, искала, где центр черепа, чтобы точно выровнять… Ей помогали советами две подруги в широкоплечих нарядных платьях с поясами, в лодочках на каблуке. Алисы не было.
На улице послышались автомобильные гудки – приехали чынджхэссэгтэ! Мадина вздрогнула и уронила несчастную шапку. Илона и Даная бросились глядеть в окно.
– Приехали, приехали – две машины!
– Задерните шторы!
Под окнами заиграли музыканты с зурной – видимо их привезли на одной из машин. Слышно было, как вышли встречать гостей Давид, Мурат, Сармат и другие мужчины. Дядя Мурат громко желал, чтобы отныне этот дом посещали только такие уважаемые люди, и происходили в нем только такие счастливые события, угодные Богу. Кто–то из гостей так же театрально, только по–грузински, поблагодарил за прием и пожелал счастья двум породнившимся семьям. Девчонки в комнате прослушали, затаившись, эти речи, потом опомнились и снова принялись устанавливать шапочку.
Анико сняла с машинки свое произведение портновского искусства. Она скроила его совсем просто – как длинную майку. Горловину отделать не удалось, пришлось обшить ее черным мехом от старой шапки. На платье пошла концертная резиновая материя. Оно приятно облегало, тянулось, мерцало – и совершенно не мялось. Анико с наслаждением влезла в него и тоже встала к зеркалу рядом с девчонками.
– О! Да… – завистливо вздохнула Даная.
– Вот это фигура, – подхватила Илона. – Еще бы тебе норковое манто и перчатки по локоть. И, кончено, черные лаковые туфельки на шпильке. И губы накрасить красно–красной помадой. И на сцену! В кабаре!
– Не порть мне ребенка! – одернула ее Мадина. – А то ведь всерьез воспримет и поедет искать кабаре.
– Не поеду, у меня опять колготок нет.
– Без колготок не возьмут, базару нет, – подтвердила Даная.
– Сейчас жарко, зачем тебе колготки? – удивилась Изольда.
– Как–то неудобно без колготок в короткой юбке.
– В 12 лет все удобно, не трепыхайся, – возразила Даная. – Только туфли красивые надень.
– Красивые… Где же я возьму красивые.
Анико вытащила из–под шифоньера все те же старые черные туфли в складочку. Она придала им блеск вчера вечером – насколько это было возможно.
Даная оглядела их и предложила:
– Давай к ним тоже черный мех приделаем, а то края потертые.
– Как?
– Моментом.
– А как я его потом оторву. Не буду же я все время ходить с мехом.
– А почему нет.
– Люди засмеют: зимние босоножки!
– Ну, если бы я обращала внимание на смех людей, уже бы уничтожила весь город. Давай приклеивай, а после свадьбы выбросишь эти калоши.
– Ну да. В чем я буду ходить?
– Пусть молодой зять подарит новые. Я ему намекну, если ты стесняешься. Момент есть?
– Нет, кажется. Есть БФ–6. Мама им все на свете клеит – и человеческую кожу, и сапоги, и даже мебель.
– Пойдет. Неси…
Результат заставил всех присутствующих задуматься..
– Мда… Какие–то озверевшие гусеницы, а не туфли…
– И что мне теперь делать – босиком идти? – чуть не заплакала Анико.
– Погоди. Давай мы этот мех пригладим, чтобы не торчал иголками, – предложила Даная.
– Чем?
– Ну, маслом. Или вазелином. Или… лаком для волос!
– Нет уж, давайте лучше подстрижем, – возразила Илона. – А то будет похоже на недоощипанную черную курицу.
– Так. Вы тут развлекайтесь, а я пошла замуж, – сказала Мадина. – За мной уже сейчас придут.
– Не дергайся, – сказала Даная, хватая ножницы. – Они еще часа два будут арак пить.
Она ловко остригла длинный мех на горловине платья и на туфлях.
Анико поглядела на себя в зеркало и застонала – гусеницы стали черными зубными щетками. В этот момент раздался громкий стук в дверь, и голос тети Изи проблеял:
– Где наше сокровище? Мы идем сюда, посмотреть на нашу молодую и красивую.
Мадина отковыляла за шкаф, в уголок. Илона и Даная кинулись сгребать с пола осыпавшиеся с Анико усы. Мадина рысцой перебралась в противоположный угол комнаты, где висели картины, и встала рядом с окном. Потом прошептала:
– Может, лучше туда?
– Стой уже! – махнула ей рукой Даная, ползая по полу.
– Идите встаньте рядом со мной! – истерически шипела Мадина.
Дверь открылась, вошла тетя Изя, а за ней – разодетые, начесанные дамы с бумажными узлами.
Девочки проскакали через комнату к невесте и встали рядышком, сжимая в кулаках обрезки меха. Опустив глаза, Анико отошла в другую сторону – к комоду, чтобы не так бросаться в глаза. Но все внимание вошедших сосредоточилось на Мадинке. Женщины с восклицаниями «Какая красавица, счастья тебе и твоим родителям…» направились к ней, чтобы вручить подарки. Мадина стояла молча, занавешенная фатой чуть ли не до пола, а подружки принимали свертки, доставали из них украшения и надевали на нее. Анико смотрела со стороны и думала:
– Боже! Где они взяли все это – и цепочка золотая, и колечко, и браслет… Вдруг в комнату ворвалось что–то черное, схватило ее и потащило к двери.
– Мама! – взвизгнула Анико.
Ее проволокли через «М», где мужчины с бокалами в руках восклицали «О ма хуцау!» и, как на лифте, подняли под локти на чердак. Там отпустили. Анико отбежала к стене.
Лопаясь от смеха, на нее смотрели Ладо, Лейла и Азиза.
– Вы? – возмутилась Анико. – Зачем утащили, предатели?
– Ладно тебе – кто предатели! – возразил Ладо. – Нам же выкуп дадут. Мы с тобой поделимся – не дрейфь!
– Правда, Аннушка, не обижайся, это же просто игра, – промяукала подлая Лейла.
– Хоть бы предупредили! Хватают ни с того, ни с сего. Я даже не успела другие туфли найти.
– Ой, какие у тебя туфельки ничтячные! – хихикнула Лейка. – Кто тебе их подстриг?
– Мадинина подруга. Она парикмахер – видно, соскучилась по работе. Ну а что мы тут будем делать?
– Вы сидите тихо, – приказал Ладо, – Анико крепко держите. А я пойду и потребую выкуп.
Он помчался вниз.
Анико присела на пол у маленького окошка – стул отсюда унесли в комнату.
– Присаживайтесь, гостьи дорогие.
– Спасибо, мы пешком постоим.
– Ну, стойте, охраняйте. И когда вы успели сговориться с этим аферистом?
– Мы не хотели, а он нас уговорил, – покраснев, сказала Лейла.
– Ага, жениться на ней обещал, – подтвердила Азиза.
– Ты что! – испугалась Лейла. – Что такое говоришь! Ничего он не обещал!
Меж тем снизу послышались хохот и крики.
– Еще, еще! – требовал Ладошка.
– На, ненасытная твоя утроба! Отдавай девушку!
Девчонки подошли поближе к лестнице, чтобы разглядеть происходящее. Наконец, Ладо поднялся – румяный, сияющий, со стопкой рублевых бумажек в руке.
– Гуляем! – воскликнул он. – А ты, женщина, иди вниз, ты выкуплена.
– Мою долю отдавай, – потребовала Анико.
– Потом! Некогда! Иди–иди!
Анико оттолкнула его и пошла вниз. Ее встречали Серго и трое незнакомых молодых людей со стороны Зураба. Все в костюмах, с галстуками, писаные красавцы.
– Не зря мы тебя выкупили! – обрадовался один из них. – За такую девушку не жалко и все состояние отдать.
Из «М» появился бравый Хазби с огромным рогом в руках и пригласил парней продолжить «наше заседание».
– Идем с нами, теперь ты наша, – сказал Анико один из гостей и взял под за руку.
Анико вошла в комнату, посмотрела на стол, украшенный хмурой козлиной головой, на сидящих с прямыми спинами мужчин и бросилась бежать. В этом платье, в этих туфлях нельзя даже на минуту появиться за таким столом! Даже в качестве уырдыглау. Она присела в саду на густую траву возле дальней стены. Теперь надо подождать, пока заберут невесту – тогда можно спокойно вернуться в дом.
С улицы неслась музыка, девушки и мальчишки бегали от летней кухни, поставленной во дворе, к воротам и обратно с тарелками и кувшинами. Пойти помочь, чтобы не сидеть тут без дела…
Анико зашла под навес кухни, стащила с крюка чей–то фартук, повязала его, огляделась и подхватила поднос со свежими хабидзнами, которые кабицы хицау только что обильно смазала маслом.
– Эй, тебя уже выкупили, – обрадовалась она Анико. – Значит, скоро поведут. Постой тут рядом с этими пирогами, потом отдашь къуклхацагу, чтобы его выпустили, а ты, мальчик, возьми вот эту курицу и аракъ, поможешь Анико.
– Да.
Анико оглянулась – мальчиком был Якоб.
Она отвернулась, опустив глаза. Теперь все происходящее наполнилось жизнью. Сквозь шум она стала слышать, как фындзы хистар* поизносит речитативом свою бесконечную молитву, свои просьбы ко всем богам защитить и поддержать молодую семью.
– Не пропадет Мадинка, – тихо сказала она Якобу. – Слышишь, как за нее молятся. И Мады Майрам, и Уацилла, и Уастырджи, и все дзуары и дуаги…
Якоб только кивнул.
– Сейчас петь будут, а нам хавчики принесут – освященные молитвами.
Действительно кто–то из молодых затянул наузаны зараг, остальные подхватили. Парни спустились в «полевую кухню» с блюдами мяса и бокалами вина. Она сказали речь и отдали все это женщинам.
Ждать пришлось еще долго. Якоб своевольно оставил пост рядом с курицей и пошел прогуляться. Ему женщина ничего не сказала, только покосилась вслед, а вот Анико велела стоять, чтобы в любой момент быть наготове. Когда она уже тихо сползала на пол – так устали ноги – послышался шум наверху. Бабки заныли песню:
– Ой, ой, нана, та, что вечером стелила,
А утром убирала твою постель…
Анико схватила поднос, но хицау* отняла его и вручила другой – с только что извлеченными из печи и смазанными хабидзнами.
– Иди, иди, стань поближе к воротам, а то потом не пролезешь. Где твой друг, куда ушел?
– Не знаю.
– Теперь кого мне искать, а!
Но Якоб в ту же секунду спрыгнул с забора и шмыгнул под навес.
– Вот ты где, Робин гуд! Бери скорее поднос и бутыль и беги с девочкой туда.
Они поскорее встали у ворот и не видели, как вывели на лестницу Мадинку – в фате под руки с двумя друзьями Зураба. Песня все ныла и ныла:
–Ту, на которую ты наглядеться не могла,
Которую за порог не выпускала.
Сегодня уводит чужой юноша!
Вон с высокой горы орел взлетел
И унес цыпленка!
Говорят, то не орел был, а сау лаппу,*
Уводящий твою ненаглядную.
– Как будто похороны! – шепнула Анико Якобу.
– Да, поют как–то грустно.
– Еще хорошо, что ты слов не понимаешь…
– Кто! Я все прекрасно понимаю – орёл ее утащил…
Нарядная процессия стала выливаться из ворот. Опять говорили тосты, пили, заставляли невесту стоять… Наконец, какая–то женщина шепнула огнем в ухо:
– Отдай им! Отдай пироги!
– Кому?
– Вот парню в пиджаке.
– Тут все в пиджаках!
– Вот!
Анико не узнала Джумбера – «мохнатый горец», как его называл Ладо, надел светло–серый костюм с белой рубашкой, пригладил волосы, вечно стоящие кустом, и превратился в джентльмена.
– Джуба, ты похож на молодого Брежнева, – засмеялась Анико, вручая ему поднос.
– А вы – на молодую Анастасию Вертинскую, мадемуазель. За прилавком портового бара…
Возле машины возникла заминка. Мадина пыталась усесться в нее с правой ноги, но левая, больная, пошатывалась, потом правая зацепилась за подол, кухлхацаг никак не мог приноровиться и удержать ее на весу, не превышая полномочий. Тогда Илонка бросилась на асфальт и обеими руками схватила Мадину за левую ногу. Та крякнула, скрипнула, но зато сесть наконец получилось. Она подобрала голубоватый атлас платья и захлопнула дверь. Парни сели тоже, водитель дал длинный гудок, чтобы разогнать толпу. Загудели оглушительно все три машины и медленно поехали по улице. До самого перекрестка стояли и махали руками провожающие. Дети побежали следом и гнались за поездом до поворота на улицу Исака Харебова. Зарина всхлипывала, тетя Ганифа вторила ей, обняв за плечи, остальные медленно расходились кто за стол, кто обратно в кухню – готовить и мыть посуду. Якоб стоял у стены, уперев в нее подошву, и смотрел на свадьбу. Подойти к нему Анико не решилась. Если бы хотел – сам бы подошел – а то – едва разговаривает. Надо идти помогать – просили еще натереть овощи для салата. Ладо пробежал мимо с хитрым лицом.
– Деньги мои отдай!
– Не сейчас, погоди! Вечером все отдам!
Анико села на стул – ноги облегченно расслабились – и занялась морковкой. Мама прошла мимо в дом в сопровождении женщин – она продолжала плакать:
– Как там моя девочка, одна, в чужом доме.
– Ала! Дом этот в двух кварталах отсюда – собирайся и пойдем.
– Давид не разрешает.
– А кто его спрашивает. Он, что ли ее рожал. Пусть вон сидит за столом, правую руку тренирует!
– В каком смисле?
– В таком, – тетя Зина показала руку, в которой держат рог с вином.
В этот момент на улице послышалась громкая эстрадная музыка, и на весь квартал запел знакомый Алискин голос. Анико бросила терку и побежала смотреть. На дороге рядом со столами стояли музыканты – Казик с гитарой, мальчик за барабанами и Алиса с микрофоном. Они исполняли незнакомую песню на осетинском. Впрочем, куски этой мелодии Анико несколько раз слышала дома – Алисы напевала. Гости оживились, женщины вышли из дома – песня всем нравилась. А Якоб стоял все в той же позе у стены и так же с прищуром смотрел на музыкантов. Анико воодушевилась и подошла к нему.
– А я думала – куда это Алиска с утра подевалась! Хорошо поет, да?
– Да. Очень.
Песня закончилась, улица разразилась аплодисментами. Но ударник четыре раза ударил палочками друг о друга – и снова заиграла музыка. Теперь они пели в ритме вальса. Некоторые взрослые солидного возраста стали мелко вальсировать парами. Анико покосилась на Якоба и отошла от него: вдруг догадается, что она мечтает потанцевать с ним!
– Анико, иди на кухне помоги, – шепнула ей мама, пробегая мимо с огромным черным кувшином.
Осетинское пиво – Анико облизнулась. Но оно оказалось на столе у старших – не подойдешь же просить глоточек!
На кухне ей поручили толочь орехи с киндзой – любимое дело! Правда, чья–то медная ступка оказалась такой большой, что пришлось встать возле нее и держать пестик обеими руками. Вскоре уже болели плечи, потом ладони. Свадьба надоела до отвращения – а еще только середина дня! Сколько всего надо приготовить, отнести на стол, потом убрать, потом помыть… Анико от этих мыслей ослабела и устало облокотилась о стол.
– Давай помогу, – сказал Якоб.
– Слушай, ты так неожиданно появляешься – однажды я останусь заикой.
– Вылечат…
Он взял пестик и стал долбить проклятые орехи с комсомольским задором. Анико упала на стул, наслаждаясь шикарным зрелищем.
– Я не знала, что ты умеешь готовить.
– Стучать медной палкой называется готовить?
– А посуду вымыть поможешь?
– Нет.
– Жаль.
– Посуда пусть Ладо достанется.
– Почему?
Анико оглянулась: Ладо как раз пролетал по двору вместе с Джубой. Всю свадьбу он, как дурак, собирал выкупы и устраивал зачем–то взрывы из самодельных пакетиков. Мадинка едва не упала от одного такого взрыва. И мама не заставляет его помогать на кухне! И папа! Относятся к нему так же, как к Бамбуку, который таскает всякие куски и прячет их в подвал.
– А давай сбежим, – предложила Анико. – Пойдем к Зурабу, посидим у них, похаваем.
– Давай. Только доделаю.
Анико досыпала в ступку чеснок, и Якоб сам истолок все это в кашу.
– Ты молодец! – похвалила Анико. – Я бы до ночи толкла.
Они поставили ступку рядом с плитой и выплыли из суеты, никому не говоря ни слова.
– Как тут тихо и спокойно, – вздохнула Анико на соседней улице. – Не то что у нас.
– Наверное, отсюда все к вам ушли.
– Или к Зурабу. Смотри, вон еще идут – интересно, к кому.
Компания парней двигалась в сторону старого базара. От них отделился Габараев, он обернулся задом–наперед и крикнул на ходу:
– Анико, передай своим – сильно опоздаю на свадьбу. Чъидаобас!
– Что, детей уже тоже принимают?
– Где ты видишь детей! – Сос был необычайно возбужден. – Приходи с камерой – снимешь меня для истории!
Он повернулся и прыжком догнал свою команду – там все были незнакомые, старше него.
– Дяди взяли с собой мальчика, он и счастлив, – буркнула Анико.
Якоб ничего не ответил.
– Может, у них вообще не принято участвовать в таких битвах, – подумала Анико.
Она представила себе Яшу – в трусах, полуголого, потного, перетянутого шарфом через грудь. Он зверски оскаливается, обнимает озверевшего противника и швыряет его на опилки со зверским рыком … Да, как–то не вяжется…
В начале Сталина уже было слышно веселье. Виртуозно лупил барабан, толпа хлопала в такт и подзуживала невидимого танцора. У распахнутых ворот дома тети Лючии стояли машины, бегали дети и собаки. Свадьба сидела во дворе – стол с молодыми – под виноградным навесом, еще два перегородили двор. Лючия плавала между накрытыми островами с блюдом сладостей на борту. Мадина уже переоделась в свое волшебное облако и сияла в сумраке под виноградом. А Зураб нарядился в костюм джигита – черкеску с газырями и высокую папаху – в пику Мадинке! На свободной части двора кружились молодые бесенята в белых рубашках и парадных брюках. Играл ансамбль из трех юношей – красный от усердия мэстиле*, меланхоличный саламури и доли*, почти целиком ушедший в тень своей фуражки – только руки гуляли сами по себе. Здесь было еще веселее, чем на Тбилисской, а главное – никто не заставлял Анико работать. Сначала танцевали только мальчишки, остальные до этого уже успели устать и подкрепляли силы за столами. Потом люди отдохнули, и когда зажгли прожектор на воротах, повалили толпой на площадку. Музыка так и дергала Анико за ноги, хотелось ворваться в круг и дать им волю. Но великая сила стеснения придавила ее к скамейке. А Якоб все ел и ел.
– Когда ж он нажрется и встанет, – молча злилась Анико. – Хава его голодом морит, наверное!.. Если бы хоть одна подруга здесь нашлась. Нет, никого…
Тамада, похожий на кита, все время закатывался от смеха. Периодически он приходил в себя и произносил тост. Потом садился и опять с хохотом откидывался назад.
– Что за тамада у них! – шепнула Анико Якобу. – Все время ржет.
– По–моему, это логично. Свадьба же. А ваш тамада сидел весь день как присяжный заседатель. И тосты говорил, как будто приговор читал.
– Он приговаривал молодых к счастью.
Тамада объявил танец жениха и невесты. Анико покрылась мурашками. Она–то думала, что все знают про Мадинкину больную ногу и решили пропустить этот номер программы! Мадина растерянно смотрела на Зураба и что–то шептала ему. Зураб уговаривал. Наконец он взял ее за руку и вытянул из–за стола. Все стали аплодировать. Молодые прошли на площадку и встали. Мадина покраснела.
– Что это с ней, – спросил обжора.
– Не знаешь, что ли – у нее нога почти сломана!
– А, я что–то об этом слышал… Может, она все–таки сможет?
– Да она едва стоит! Что же делать!
Настойчиво играла музыка, Зураб обнял потупившуюся Мадинку за талию – слишком крепко для публичного выступления – и потащил ее кругами. Она поворачивалась на правой ноге, а левую волочила, как предмет. Анико схватилась за щеки и в ужасе наблюдала за танцем. Только бы невеста не повалилась!
– Оглохла? – Якоб толкнул ее локтем.
– Что?
– Я говорю – вальс умеешь танцевать?
– Нет. То есть да.
– Тогда пойдем.
– Куда?
– Туда!
Анико пошла за ним. Якоб нагло встал в самом центре танцевальной площадки, схватил Анико и сделал шаг вперед. Конечно, он наступил ей на ногу, но к следующему шагу она уже поняла идею. Положила руку ему на плечо и приноровилась к его огромным шагам. Они метались по небольшой танцплощадке, опережая музыку, и не оставляя места молодоженам.
– Э! Что за дела? Вы кто такие! – возмутились зрители.
Но тут на сцене возникли Лючия с белобородым стариком под ручку. Они тоже выступили с размахом. Никто не посмел прогонять хозяйку дома, и свадебный танец благополучно дошел до конца. Мадинка удержалась на ногах. Молодые поклонились застолью, им устроили овации и отпустили обратно за стол.
– Якоб! – сказала Анико. – Это было гениально! Ты просто спас Мадика от позора! Она у тебя в долгу.
Якоб только кивнул, вновь вооружаясь вилкой.
Свадебный танец расшевелил Анико. Она больше никого не ждала – выходила в круг и танцевала все подряд – шелахо, симди, лезгинку*… А Якоб сидел и ел.
Тамада в итоге выяснил, кто эта девочка, которая танцует без передышки, и произнес тост за младшую Гаглоеву и огненных осетинских девушек в ее лице. Когда луна миновала зенит, музыканты ушли отдыхать. Но пирующим тамада не дал расслабиться. Он затянул бодрую грузинскую песню, и ее подхватили все. Хлопали в ладоши, постукивали по столу… Анико не выдержала и снова пошла танцевать – уже одна. Ее встретили доброжелательным хохотом. Она почувствовала себя звездой у себя в семье. Вышел к ней на помощь парень в мокрой уже рубашке, потом остальные неугомонные. И танцы еще немного продлились. Наконец и самые энергичные утомились. И песни стали петь протяжные, непонятные.
– Почему я не знаю слова, – переживала Анико. – Сейчас пела бы тоже. А может, Якоб знает?
Но Якоб давно сошел с дистанции. Он облокотился о стол, положил голову на ладонь и стал похож на пупсика. Анико даже в жар бросило – так захотелось обнять его и уложить головой себе на плечо. Взяв себя в руки, она отыскала взглядом Лючию и кивнула ей на Якоба.
– Пойдем, пойдем, мой дорогой, – хозяйка склонилась к Якобу. – Аннушка, отведи его наверх в комнату, там есть огромный диван. Пусть ложится, да и ты ложись тоже – уже скоро утро, вам пора спать.
Они зашли в дом. На первом этаже сновали женщины – уносили грязные тарелки, где–то шумела вода. На втором было темно и свежо. В комнате при слабом свете с улицы она разглядела баржу, покрытую мохнатым покрывалом, и направила к ней Якоба.
Он брыкнул ногами, скинул обувь и уполз в уголок. Анико не хотела спать. Не хотела завершать этот день, эту ночь. Счастливых дней в жизни так мало – и тратить их на сон? – Нет.
Она села у открытого окна, которого почти касались ветви ореха. Между листьями сверкали звезды. Внизу снова стали петь. Эти три длинных стола показались ей лодками в море. А люди сидят, прислонившись друг к другу, и плывут, и поют…